|
У раскрытого окна. Былинки
1
2 3
С 23
июня по 16 октября (с.2)
Теперь — скорее на дачу, к Ладоге, к внуку и безконечному
песчаному пляжу. Наконец-то, в конце июля, перестал
дождь, и дорогу рыбацкой деревеньки Коккорево не
перейти: машины на отдых идут колоннами — просвета нет.
Пляж рядом, и пятилетний Кирилл плещется на мелководье и
радуется жизни так, как умеют радоваться только дети. Я
тоже посидел на бережку, больше рассматривая народ, но
избегая задерживать взгляд на слишком откровенном покрое
нынешних женских купальников; впрочем, материи в них
почти нет — одна плоть. Солнце жарит колючее, оно со
злостью лупит по коже радиацией, заставляя прятаться в
тень. Почему человек так любит смотреть на безбрежье
воды? Не потому ли, что может воочию убедиться, как на
горизонте сливается небо с землей? Или от вида воды
убегает все суетливое и человек чувствует дыхание
Вечности? Но то, что вода притягивает взгляд,
несомненно. Не далеко, не глубоко
Нрав
у людей такой:
Им
на песке не лень,
К
берегу сев спиной,
В
море глядеть весь день.
Парусной лодки крыло
Там
оживляет вид,
Порою воды стекло
Чайку на миг отразит.
Берег хорош собой
И
многообразней стократ,
Но
бьет о песок прибой,
И
люди в море глядят.
Не
видят они далеко,
Не
видят они глубоко,
Но
хоть и безсилен взгляд,
Они
все равно глядят.
Роберт Фрост,
†1969,
США
На даче и вещи дачные: что не сгодилось дома, везем сюда. Я
сплю на кровати с полукруглыми железными стойками,
поперечные прутья в них завершаются по-своему изящными
шариками; это мода тяжелых сороковых и пятидесятых
годов... Мне нравится просовывать ноги сквозь просвет
между прутьями, вытягиваясь во всю длину, или остужать
горящие ступни об их холодный металл. Это кровать
вечная, только меняй матрасы. Впрочем, наши отцы и
матрасы умели перетягивать сами. Вот соберусь с духом и
увезу эту устаревшую кровать в город, а сюда привезу
новомодную, сделанную на заказ кровать из покрашенных
под благородный орех прессованных опилок. Интересно,
сколько она тут протянет?..
Хотели радости большой,
Хотели счастья и удачи. . .
И
вот с потерянной душой
Сидим усталые на даче.
Загнали жизнь свою в тупик,
В
кусок земли, сырой и пресный.
Зачем?.. Летит за воротник
Опять студеный дождь небесный.
Ну
что ж, еще свершился круг
Одной безсмысленной погони,
Библейский круг потерь и мук
При
стадном скоморошьем звоне.
За
счастьем призрачным рывок
Над
неразгаданною бездной.
Еще,
еще один урок —
Невыносимо безполезный.
Николай Рачков, СПб.
Я написал подруге-монахине о нашем коротком путешествии,
помня, что в свое время она «благословила» на него нас.
И сразу же получил ответ: «Вот и спасибо, утешили. Да,
Лондон необыкновенно чистый город, я после него тоже не
могла смотреть даже на Эстонию, которая вроде чище и
ближе к Западу. Там дома все белые, а подошвы остаются
чистыми, словно по паркету ходил, ни песчинки на них, а
если упадешь на дороге, то отряхиваться не надо. И в
метро эти бархатные сиденья — и все чистое, как они
умудряются содержать все это в порядке, или ткань такая
особенная? Я прилетала в Гэтвик, оттуда экспресс идет
прямо до Виктория стейшен, центр, легко уже добираться.
Меня Биг Бен более всего поразил, я чуть не заплакала,
его увидев, и все на него любовалась. Он меня в восторг
привел. А мумии в Британском — поразительно их
количество. И особенно жалостное впечатление от одного
бедного скелетика, скрюченного на песке перед толпами
людей. Варварство, мне кажется, вот так останки
человеческие держать. Про Розеттский камень я вспомнила
уже после, как-то вдруг догадалась, озарением неким, что
это именно он, в самом начале музея, стоит. Я много в
свое время читала об этом камне и о Шамполионе,
занимавшемся раскопками. Жаль, что сразу не догадалась.
Я ведь сама там ходила, по музею, без экскурсии.
Таращилась, на что попало. Но меня, конечно, Египет
всегда интересовал. Богатейшая экспозиция в этом музее.
Помните, к нам в Эрмитаж в семидесятых, наверное, годах
привозили Тутанхамона, очереди огромные были. Маску
золотую и много всего другого. А тут все это так вот
запросто стоит, смотри сколько хочешь. И коты
египетские, черные, ах, как бы я хотела такого кота, там
в магазинчике были статуэтки из черного камня, может,
нефрита? Удивительные египетские коты! Я фотооткрытку с
котом купила. Жуткие коты, мистические. Именно через
Британский музей я поняла, ощутила, как сильна была
Британия и как она всем миром владела, это надо же
столько со всего света натаскать! И богатство флоры и
фауны благодаря этому владычеству мировому, каких только
растений нет, а в парках разгуливают павлины, пальмы
растут, климат мягкий, позволяет. И еще знаменитый
Harrods (типа нашего Гостиного Двора или Пассажа) меня
потряс — я поняла, что это у нас имеют в виду под словом
«старинный». Старинная мебель, старинные часы и проч. И
это только потому, что после революции прервалось все —
все разделилось на «старинное» и «современное»; мы
называем мебель эту старинной, а в Англии такого образца
мебель и до сего дня производят; вот в этом Хэрродсе
чего только нет — всех видов, времен, цветов и размеров.
Это не магазин, это — музей! Там можно купить статую для
парка, например, размером с памятник Петру Первому,
настоящие фонари, как на Невском, фонтан и все, что
твоей душеньке угодно. Именно в магазине этом я поняла,
что такое собственность, что такое частные владения, а
когда глядела на выезд Королевы (я попала в празднование
золотого юбилея, Королева ехала из Букингемского дворца
в Собор святого Павла служить благодарственный молебен)
во всей его пышности, слезы потекли из глаз — я остро
ощутила, что мы потеряли в 17-м году. Я плакала о нашем
Государе, о том, чего мы лишились. Стала бы я смотреть
на чужую королеву, если была бы своя Царская Семья! Я
видела великолепных коней, торжественный кортеж, принца
Чарльза верхом, Королеву с супругом в золотой карете,
всех высокопоставленных особ, следующих за королевской
каретой в открытых ландо (или как там?), королевскую
гвардию впереди; это было потрясающее зрелище, но я была
там одна и побоялась прийти вечером; город гулял
несколько дней подряд; вечером основного дня был
концерт, транслировавшийся на огромных экранах, улицы
были заполнены народом, а потом был грандиозный
фейерверк. Все это я смотрела по телевизору и
сокрушалась, что не было меня там, среди этого
торжества. Королева сама запалила шнур, от которого
начался фейерверк; фейерверк был необыкновенный даже по
телевизору — дворец был охвачен огнем, а небо наполнено
всеми возможными и невозможными видами крутящихся,
вьющихся, взлетающих и опадающих разноцветных огней.
Простите, я сама пустилась в воспоминания. Тогда еще был жив
Митрополит Антоний, я ходила в храм на службы. У них нет
митрополии, у них храм, недалеко от Гайд-парка, там бы
вам подсказали, где могилка. Почему больше не поедете?
Ведь сейчас поехать куда бы то ни было так просто! Вы
наблюдательны и ищете впечатлений, всматриваетесь в
людей, у меня как-то с этим не очень, я вот даже
пожалела, что была там так бездумно, надо было тоже
записывать, наблюдать, вглядываться. Простите, как-то
вдруг меня прорвало.
А так у нас обычная летняя жизнь, покос закончился, много
паломников, много групп, рабочих рук не хватает —
огороды, парники, люди, стройка в Васкнарве, — но все
идет потихоньку вперед. Скоро уж к Успению готовиться,
лето пролетает со страшной скоростью, как и жизнь.
Закончу на этом. Спасибо еще раз. Храни Вас Господь,
держитесь, господинъ Раковъ, крепости Вам, сил духовных
и телесных и всего, всего доброго. С любовию о Господе —
гр.м.Н.
Моему неразумному сердцу
Мало
ли кто бы куда полетел!
Божия воля.
Крест и свеча.
Сердце мое, ты не рвись никуда!
Мало
ли бед и скорбей сгоряча
Можно наделать!
Не
рвись и не плачь.
Там
твое место, где Бог указал.
Он —
Милосерд.
Он —
Спаситель.
Он —
Врач.
Сердце мое, ты не рвись и не плачь!
Горько — сейчас.
Сладко будет — потом.
Горько — сейчас.
Но —
не плачь.
Но —
терпи.
Сердце мое, мой неприбранный дом,
Горько — сейчас,
Сладко будет — потом.
Мало
ли кто бы куда полетел!
Божия воля.
Крест и свеча.
Сердце мое, ты не рвись сгоряча!
Плачь — но терпи.
Все
терпеть — твой удел.
Мало
ли кто бы куда полетел...
Марина Петрова
Сегодня 24 июля — три с половиной года, как ушла мама. Да
разве ушла? Я думал, с годами утихнет не только боль
утраты, но и связь ослабеет, все реже буду вспоминать и
думать о маме. Я ошибся: мама как была средоточием моей
жизни за эти годы, так и осталась. А то, что во снах не
вижу, — зато на сердце легко. «Куда направился?» —
спросила родственница, когда я усаживался в машину на
даче. «Да маму хочу навестить, не был давно», — ответил
я. «Никуда теперь твоя мама не денется, все там
по-прежнему», — удерживала меня она. Это правда,
конечно, и могила на месте, и цветы искусственные еще не
завяли. Только требует душа к маме, рассказать ей о
поездке, молча постоять. Зачем? Об этом я и думать не
хочу. Я еду к маме. . .
Все
ждала...
Уж
спешить было некуда...
Все
откладывал:
Все
было некогда. .
..А
не стало —
И
нет мне забвения,
И ни
дня без тебя,
Ни
мгновения...
Как
темна ты была —
Глушью в замети.
Отчего ж
Так
светло моей памяти?..
Как
твой холоден холм —
Снежной тучею.
Отчего же в душе это, жгучее?..
Мать
— сырая земля,
Мать
— родимая,
Людность мне без тебя
Нелюдимая.
Дмитрий Ковалев,
†1977
Права оказалась родственница — ничего не изменилось на
маминой могиле. Разве что появились под ее крестом две
красные гвоздики. Я знаю, кто положил их: это приезжал в
командировку из Москвы старший брат, зашел поклониться.
Брат мой, брат мой! Сердце кровоточит от нашего разрыва.
Какие слова молитвы нужно найти, чтобы ты переступил
церковный порог? Так мало близких осталось у меня, и все
так безмерно далеки... Пока мама была жива, она еще
как-то соединяла нас, сыновей; с ее смертью начался
давний разлад.
Брат мой, брат, ты ученый, мыслишь категориями фактов и
логики, во всем стремишься дойти до сути рассудком, а не
душой и сердцем, — и сам отдаляешь себя от Бога. Тебе
седьмой десяток, мне шестой, а пропасть между нами и
глубже, и шире. Но я люблю тебя, и голос крови не дает о
тебе забыть. Помоги нам, Господи! Брат мой, брат мой...
Плач
по брату
С
кровью из клюва, тепел и липок,
шеей
мотая по краю ведра,
в
лодке качается гусь, будто слиток
чуть
черноватого серебра.
Двое
летели они вдоль Вилюя.
Первый уложен был влет, а другой,
низко летя, головою рискуя,
кружит над лодкой, кричит над тайгой:
«Сизый мой брат, появились мы в мире,
громко свою скорлупу проломя,
но
по утрам тебя первым кормили
мать
и отец, а могли бы — меня.
Сизый мой брат, ты был чуточку синий,
небо
похожестью дерзкой дразня.
Я
был темней, и любили гусыни
больше — тебя, а могли бы — меня.
Сизый мой брат, мы и биты и гнуты,
вместе нас ливни хлестали хлестьмя,
только сходила вода почему-то
легче с тебя, а могла бы — с меня.
Сизый мой брат, истрепали мы перья.
Люди
съедят нас двоих у огня
не
потому ль, что стремленье быть первым
ело
тебя, пожирало меня?
Сизый мой брат, мы клевались полжизни,
братства, и крыльев, и душ не ценя.
Разве нельзя было нам положиться
мне
— на тебя, а тебе — на меня?
Сизый мой брат, я прошу хоть дробины,
зависть мою запоздало кляня,
но в
наказанье мне люди убили
первым — тебя, а могли бы — меня...»
Евгений Евтушенко, Москва
Конечно, я страдаю от разрыва с братом и дочкой, но так Бог
через батюшку велел. И Он же послал утешение: сын жены
от первого брака теперь носит фамилию Раков, внук гордо
называет себя «Килиллом Иличем Лаковым», а вскоре и
невестка переменит фамилию. И станем мы одна
православная семья. Не зря в Писании сказано, что
духовное родство выше кровного. Вот какое утешение
послал мне Господь в моем одиночестве.
Там,
где стучат колеса дружные
И
долго стекла дребезжат,
На
лавочке они ненужные,
Они
бездомные сидят.
Лишь
старческое одиночество
Для
них осталось на веку.
Все
прожито. И так им хочется
Попить горячего чайку.
И
пьют его, вокзальный, жиденький,
Благоприятных ждут вестей.
«Ты
посади нас в поезд, миленький,
Чтобы доехать до детей!»
Туда, где плещет площадь шумная,
Ее
он за руку ведет.
Она
слепая, но разумная,
А он
— как раз наоборот.
Идут
они, всему покорные,
Ни в
чем прохожих не виня,
Столбами кажутся позорными
Щиты
рекламы для меня.
Забытые и нелюбимые
Идут
среди сердечных стуж,
Несут в себе неугасимые
Светильники безсмертных душ.
Короткая, но незабвенная —
Пусть жжет она еще сильней
История обыкновенная
Средь множества подобных ей.
О. Анатолий Трохин, СПб.
Теперь, в пятьдесят семь, долгожданную жару я переношу плохо
— точнее, сосудам моим жара не по нраву и тело
становится ватным, больным. Теперь я понял, почему мама
в лежку лежала при магнитных бурях... У меня на 60
процентов зажата позвоночная артерия, и только часть
крови попадает в мозг. Отсюда — безпрерывный,
нескончаемый пульсирующий шум в голове, прогрессирующая
глухота и раздражительность. Отсюда — желание успеть
сделать за оставшееся что-то как можно больше. Люди
редко понимают других людей и все меряют на свой аршин.
Даже батюшка Иоанн удивляется моим безконечным болезням
и, как может, жалеет. Конечно, работа в православной
газете помогла мне духовно, однако непомерная физическая
и умственная нагрузка сокращает мою сознательную
физическую жизнь. Врачи берут большие деньги — и в
безсилии разводят руками. Восемь снотворных таблеток на
ночь — не многовато ли?.. Это я вам жалуюсь. И все равно
— надо трудиться.
Когда дряхлеющие силы
Нам
начинают изменять,
И мы
должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,
Спаси тогда нас, добрый гений,
От
малодушных укоризн,
От
клеветы, от озлоблений
На
изменившуюся жизнь.
От
чувства затаенной злости
На
обновляющийся мир,
Где
новые садятся гости
За
уготованный им пир.
Федор Тютчев,
†1873
«Уже гремит раскатистая небесная музыка, вот-вот сейчас
хлынет-польет как из ведра ливень и омоет землю.
Каким-то раскроется лето — скупым или добрым подчас?..
Теплеет родная планета — лишь дней наших пламень
угас...» Нина Островская, СПб.
То, что с климатом творится неладное, осознали все. Прошлым
летом во Франции от жары умерло сорок тысяч человек, в
основном пожилых. И сейчас под Марселем горят леса, с
которыми пожарным никак не справиться. А в
центральноафриканском Судане впервые в истории выпал
снег с градом. А в столице Белоруссии — наводнение. И в
Карпатах тоже. Люди еще удивляются, но скоро станут
ужасаться...
Потемнело, все чаще гремит гром, и первые крупные капли дождя
летят на иссохшую от зноя землю. Дышится легко, веселеет
на сердце и хочется работать...
Несносная жарища,
Несносная — хоть плачь!
Томится в клеверище
С
раскрытым клювом грач.
Глотая пыль, о лесе
Вздыхают ивняки,
Сухие листья свесив,
Как
будто языки.
Не
выдержав характер
И
съехав с большака,
Раскинул дверцы трактор,
Как
полы пиджака...
Виктор Коротаев,
†2001
На Западе пошлой рекламы, как ни странно, мне не попадалось.
А в нашем метро сразу бросилась в глаза реклама вина
«Кающаяся грешница»: на фоне двух бутылок с красивыми
этикетками полуобнаженная девица старательно изображает
угрызения совести. Внизу приписка: «Виновата ли я?»
Какая здесь связь между ее грехом и алкоголем — понятно,
а то, что виновата, — безспорно. Разве тебе не говорили
родители, что раздеваться на людях за деньги —
безстыдство непотребное?.. Вчера зашел в магазин, а там
продают пельмени «Монастырские». Или не знают, или не
хотят знать, что монахи мяса не едят? А на Украине
верующие потребовали переименовать питейное заведение
«Веселый монах»: «Дело монаха — молитва, а не пребывание
в хмельном угаре». Переживаемое нами время разрывает
людей: с одной стороны, обретение веры, с другой —
удивительное равнодушие ко внешним раздражителям...
Вот
и определилось:
Кто,
куда и зачем.
И не
вчера появилось:
Я
есть то, что я ем.
Перекрутила юность
Тропы разных начал.
Что
же сидеть, пригорюнясь?
Опознавай идеал.
Вот
и определили
Самый последний предел,
Самое «или-или»,
Точку, водораздел.
Это
над бездной и высью
дьявола с Богом дележ:
Я —
есть то, что я мыслю,
Ты —
есть то, что ты жрешь!
Фазиль Искандер
Из интервью газете «Православный Санкт-Петербург», № 1-5,
Народного артиста России Андрея Юрьевича Толубеева,
Большой Драматический театр им. Г. Товстоногова:
«У меня такое впечатление, что до революции даже очень
верующие люди не были столь решительно настроены против
театра, спокойнее относились к нему, а спокойствие —
признак уверенности в себе. Выходит, дореволюционная
Церковь была увереннее и в своих служителях, и в своих
прихожанах. Мне кажется, что те, кто сегодня выступает
против театра, просто не надеются на свои силы — не
верят в себя. Говорят, что на сцене мы видим разгул
страстей: злодеев, блудников, убийц... Мы отнюдь не
стремимся к тому, чтобы человеческие недуги эти со сцены
перешли в зрительный зал. Надо доверять зрителю: у него,
как правило, есть прочный иммунитет, тем более, если
зритель православный...
...Каждый раз, когда я играю трагедию Шекспира «Макбет», у
меня случаются всевозможные несчастья. А ведь я играю
даже не самого кровопийцу Макбета, а его друга Банко,
которого он же и убивает. Но каждый раз во время
спектакля случалось что-нибудь ужасное: мать заболевала,
в реанимации лежала... Она и умерла в день «Макбета», и
на девятый день я играл в «Макбете», и на сороковой, и в
годовщину смерти... Лучше бы его не ставить. На этой
пьесе умер Владислав Стржельчик, психически надорвался
Михаил Волков и еще один артист... Так или иначе
пострадало человек десять, а то и более...»
Добавлю, что актеры — люди нервического склада, и специальная
поликлиника на Невском, и отдельные палаты лучших
больниц города посещаются ими весьма часто. Так
реагирует нервная система на многократные перестройки
души. Что ни говори, тяжело быть актером. Да и нужно
ли?..
Спектакль окончен.
Занавес упал.
Мелеет театральный зал...
Что
остается от актера —
без
режиссера и суфлера,
без
выдающихся ролей,
без
королев и королей?
Актер сошел с высот Шекспира
сюда, где улица, квартира.
Разрядка. Реплики пусты —
слова бездарной суеты.
Артист, ты был под стать герою,
теперь ты стал опять собою...
Собою? Ты и здесь не весь:
тебя
качает амплитуда,
ты
жизнь свою — добро ли, худо —
готов играть, пока отсюда
взлететь туда возможность есть.
Кирилл Ковальджи
Другой Народный артист России, Олег Басилашвили, недавно
отпраздновал на сцене свое 70-летие. За 45 лет работы в
Большом Драматическом театре им. Георгия Товстоногова он
сыграл 44 роли. Олег Валерианович пишет мемуары, которые
в шутку или всерьез назвал «Потеряна жизнь». Споры
вокруг театра и пользы профессии актера для его
собственной души не стихают. Я тоже не раз задумывался
об этом: стоит ли «глубокое проникновение в душу злодея»
таких несчастий? Это ли не знак Божий, что злу не место
на сцене?.. «Поэты и художники, которые удовлетворялись
только восторгами, получаемыми от искусства, подобны
людям, дошедшим до портика Царского дворца, но не
вошедшим внутрь чертога, хотя им и предлагали» (прп.
Варсонофий Оптинский).
Я не
завидую актерам —
Талантам, гениям, — которым
всю
жизнь приходится играть,
то
воскресать, то умирать.
Сегодня площадной оратор,
назавтра — царь, вчера — лакей.
Должно быть, портится характер...
Игру
закончив, лицедей,
должно быть, с каждой новой ролью,
со
щек румяна соскребя,
все
тяжелей, все с большей болью
приходит медленно в себя.
Станислав Куняев, Москва
Санкт-Петербургская секция Союза писателей России. Слушаем
статью преподавателя ВУЗа «Роль танцев в истории
Государства Российского». Оказывается, наши первые
Государи, Помазанники Божии, «выглядели истуканами»
из-за непомерно длинного и тяжелого парчового одеяния,
развлечениям не предавались и много времени посвящали
молитве в церкви и дома. И только с начала правления
Петра I танцы вошли в моду и стали неотъемлемой частью
жизни «высшего света». Иные дамы, со слов автора, даже
меняли нательные кресты на изящных костяных слоников...
Не буду пересказывать всей грязи и умело поданной
писательницей лжи на русскую историю. Пришлось встать и
предложить ей написать статью «Роль клопа в истории
Государства Российского». Раскрасневшаяся от волнения
дама, не ожидавшая отпора, сначала растерялась, а потом
стала яростно защищать свою антирусскую позицию. Но кто
поспорит с тем, что в прорубленное царем Петром окно в
Европу на Россию лавиной полились помои протестантского
Запада, в котором уже тогда размывалось истинное
христианство? И сам царь Петр сделал немало для
искоренения Православия на Руси: ущемлял жизнь
монастырей, отбирал церковные земли, облагал Церковь
огромным налогом. А танцы? Ну, конечно, не обошлось и
без них — это же не долгое молитвенное стояние в
храме...
И все же только молитвой, а не танцами держится наше
Отечество...
Ни с
врагом, ни с другом не лукавлю.
Давний путь мой темен и грозов.
Я
прошел по дереву и камню
повидавших виды городов.
Я
дышал историей России.
Все
листы в крови — куда ни глянь!
Грозный царь на кровли городские
простирает бешеную длань.
Клича смерть, опричники несутся,
Ветер крутит пыль и мечет прах.
Робкий свет пророков и безумцев
тихо
каплет с виселиц и плах...
Но
когда закручивался узел
и
когда запенивался шквал,
Александр Сергеевич не трусил,
Николай Васильевич не лгал.
Меря
жизнь гармонией небесной,
отрешусь от лживой правоты,
не
тужили бражники над бездной,
что
не в срок их жизни прожиты.
Не
для славы жили, не для риска,
вольной правдой души утоля.
Тяжело Словесности Российской.
Хороши ее Учителя.
Борис Чичибабин,
†1994
В выходных данных крошечной книжки одной поэтессы начала 90-х
прочитал: «Издатель — хозрасчетная журналистская
организация «Справедливость»«. И задумался я:
справедливость — в чем? в мизерном тираже? или что
вообще напечатали? или что денег мало взяли за плохую
печать? Православный философ И.А. Ильин написал:
«Справедливость дольше человеческой жизни». Иными
словами, только на том свете воздастся нам по делам
нашим. По-человечески мы понимаем справедливость как
одержанную победу над неприятелем. Проигрывая сами,
считаем, что с нами поступили несправедливо. Только в
церкви я впервые услышал библейские слова о том, что
иной Суд Божий и иной человеческий; и только потом
пришло понимание того, что собственные беды, несчастья,
унижения, болезни и даже смерть естественны для
Божественного Правосудия и могут быть не столько
наказанием, сколько наградой и путеводителем в
единственно правильном направлении. «О, человек!
сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь:
действовать справедливо, любить дела милосердия и
смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6,
8).
Что
ни день — да пройдет этот день.
Что
ни час — минет нас эта чаша.
Да
падет пресловутая тень
На
безценные головы наши.
Да
воздастся добром за добро,
Всех
мерзавцев погубит простуда.
Расточаем свое серебро,
А
берем неизвестно откуда.
Ирина Моисеева, СПб.
«Пишу вам в надежде на то, что у вас я найду ответы на
вопросы, мучающие меня вот уже три года. Я совершил
преступление: убил человека. Преступление это самое
тяжкое из всех — как с уголовной точки зрения, так и со
стороны религии. Так вот, я убийца, душегуб — можно
найти еще много определений, но смысл остается тот же.
Недавно мне попалась на глаза ваша газета. Газета
интересная, видно, что написана людьми, любящими и
знающими свое дело. Если вы не сможете мне помочь, то
подскажите, кто сможет. Зовут меня Юра, мне 26 лет,
молодой, неглупый, в общем — нормальный мужик. Одно
только слово «убийца» все портит. Убил человека из
корыстных побуждений. Был пойман, наказан. Вроде, теперь
должен раскаяться и замаливать грехи. Но не тут-то было:
я не испытываю ни малейших угрызений совести. Мне не
жаль того, кого я убил. Одно только сожаление — что
посадили. Почему так? Неужели моя душа настолько
очерствела? Неужели во
мне не осталось ничего святого? Я много раз пытался
обратиться к вере, но по какой-то причине душа не
принимает веру в любых ее проявлениях. Я не могу понять
этого... Может быть, потому, что я некрещеный, не ношу
святого креста? А может быть, причина всему — страх
перед людьми? Страх, который заглушает все остальное.
Страх, который не дает проникнуть в душу ничему
святому... Из-за этого страха я сделал очень много
плохого: я причинял людям боль, физическую и душевную.
Теперь я плачу по счетам. Самое странное для меня то,
что я вроде бы все понимаю. Знаю, за что страдаю. И все
равно, не могу прийти к тому, чтобы все изменить.
Понимаете? Как будто внутри меня сидит кто-то и не
впускает больше никого. Знаете, каждый раз, когда я
читаю Библию, мне кажется, что меня пытаются обмануть.
Почему у меня возникают такие чувства? Может быть, мне
не хватает общения с хорошими, добрыми людьми? Ответьте
мне, пожалуйста. Если можете. С уважением, Юрий 186-35
РК п/о Каменный Бор, п.Верхний, учр.УМ -22 0/-, 9 отряд,
Кубракову Ю.Н.»
Сначала я сам хотел написать Юрию, но, взвесив серьезность
поставленных убийцей вопросов, решился обратиться к
о.Иоанну Миронову; да и соскучился я, правду говоря, по
батюшке.
Ответ отца Иоанна Миронова
«На первый взгляд кажется, что совесть у раба Божия Юрия
совсем заглушена. Подумайте! — совершил убийство и не
раскаивается в этом! Можно сказать даже, что совесть не
заглушена, а прожжена — дыра вместо совести! Но, прежде
чем осуждать, вдумаемся: человек пишет в газету о своем
душевном состоянии — значит, ему это состояние кажется
не вполне нормальным. Сознание с совестью пришли в
разлад. Сознание говорит: ты убил человека, а это
считается грехом. Совесть же отвечает: ну и пусть, мне
все равно. Человек слышит этот спор, удивляется ему; и
тот факт, что он удивляется, уже есть признак того, что
душа его не совсем еще умерла, что-то ее еще тревожит...
Надо бы ухватиться за эту соломинку, раздуть эту
крошечную искорку покаянного чувства, взмолиться ко
Господу — и Бог даст и подлинное раскаяние.
Что Юрочке мешает это сделать? Да демоны — демоны гордости.
Чтобы раздуть искорку покаяния, нужно признать себя
грешником, мерзкой тварью, извергом рода человеческого.
Да разве демон гордости согласится на такое? Тот же
демон мешает ему и Библию читать. Если Библию читать, то
нужно и верить прочитанному, а если верить, то придется
признать себя грешником. Вот демон и нашептывает Юрию:
«Не верь Писанию, это все попы пытаются тебя
обмануть...» Так и получается, что гордость — мать
неверия, а неверие — мать безстыдства... Как сказал
поэт: «Потеряем веру — потеряем стыд, а уж там дорога не
к добру лежит!»
Если Юра действительно безпокоится за свою душу, пусть просит
у Бога дар раскаяния. И ничего, что он еще не крещен.
Даже лучше будет, если раскается после крещения. Бог
дает Свои дары независтно, и, как знать, не последуют ли
за этим даром еще и многие другие? Судьбы Божии мы
предсказать не можем».
Мы разные в одной семье.
Уж так от Каина ведется.
Найдет ли веру на земле
Христос — у всех, когда вернется?..
Что логика?.. Она скудна
Твои сомнения развеять...
Когда нам равная дана
Свобода — верить и не верить.
Александр Зорин
- Батюшка, — покаялся я, когда был в гостях у него, —
поругайте меня: за лето, с Троицы в храме не был. То
болел, то отпуск, то дача, то ленился. Прикажите,
батюшка!
- Нет, Сашенька, ты уже сам себя наказал и все-то ты
понимаешь...
- А Вы когда после отпуска служить начнете?
- Вот на Преображение Господне и приходи, да к причастию не
забудь приготовиться: твои заграницы скоро православный
дух отнимают...
Так меня духовник и воспитывает — не епитимьей с поклонами, а
смирением собственным. Нынешним летом о.Иоанн в Сербии
42 монастыря посетил, а уже в поездку к Тихону
Задонскому надумал. А лет моему старцу немало — к 78
приближается.
- Я сколько лет благословил тебя редакторствовать? —
проверяет батюшка.
- Двадцать, отче, еще восемь с половиной осталось, — проявляю
я послушание. — А мне Господь открыл, что Вам еще много
лет на этом свете жить, — серьезно говорю духовному
отцу.
- Да, Сашенька, хочется еще на солнышко поглядеть, людям
послужить, на цветочки — Божией красотой — налюбоваться.
Так сколько мне лет, говоришь, Господь отмерил? — хитро
посмотрел на меня батюшка.
- Долго, а сколько, не скажу — не велено, — так же серьезно
отвечаю я.
Батюшка улыбается и, собрав полную горсть красной
смородины, кормит свое седобородое чадо с ладошки...
Не
печалься, милый человече,
О
напастях, горестях, о доле.
Голубое небо боли лечит,
Травы прорастают Божьей волей.
Видит глаз свечение созвездий,
Слышит ухо плеск ночного моря,
Но
никто не ведает на свете,
Что
Господь для верных приготовил.
Там
Христа не поведут к ответу,
На
пророков рук там не наложат.
Словно вечер ласкового лета,
Тих
приют божественных подножий.
Только гимнов млечное струенье,
Только даль немеркнущего света,
Да
хвалы познавших воскресенье,
Да
любовь Создателя Завета!
О. Олег Сенин, Нижний Новгород
Интернетом по работе приходится пользоваться каждый день.
Удовольствие, доложу вам, ниже среднего. Во-первых, так
называемый «спам» — мусор по электронной почте — до ста
глупейших предложений в день, которые крадут драгоценное
время. Во-вторых, масса разнообразных компьютерных
«вирусов», от которых не всякая антивирусная программа
спасает. Знаете, чему я больше всего удивляюсь? Ну
ладно, хакеры из спортивного или коммерческого интереса
взламывают банковские или даже военные компьютеры. Но
нам-то, обычным пользователям, зачем ты их засылаешь,
безобразник? В юности, помню, глупые, мы в отместку
вызывали «скорую помощь» к девушке, не пригласившей нас
на свой день рождения. Даже сейчас краснеешь, вспоминая
про это. Но мы хотя бы видели результат своего
безобразия, когда машина медиков подъезжала к дому
именинницы. А ты, «вирусолог», никогда не узнаешь толка
от твоего «труда» — удалось внедрить «вирус» в компьютер
или нет?.. Злоба твоя изливается на все человечество без
разбору. А может, это и не злоба вовсе, а скука
непроходимая?.. «Это оттого, что народ Мой глуп, не
знает Меня; неразумные дети, и нет у них смысла; они
умны на зло, но добра делать не умеют» (Иер. 4, 22).
Не
то что мир во зле лежит, не так, —
Но
он лежит в такой тоске дремучей.
Все
сумерки — а не огонь и мрак,
Все
дождичек — не грозовые тучи.
За
первородный грех Ты покарал
Не
ранами, не гибелью, не мукой, —
Ты
просто нам всю правду показал
И
все пронзил тоской и скукой.
Елизавета Кузьмина-Караваева,
†1945
...Почему так? Вовсе незнакомому человеку говоришь
комплименты, стараешься завоевать его расположение,
даришь подарки, стараешься помочь. А к жене, которая
знает тебя от макушки до кончиков пальцев, которая лечит
тебя в болезни, утешает в горе, радуется твоими
радостями, дает мудрые советы, терпит твои капризы,
несправедливое раздражение, потрафляет твоим вкусам и
слабостям, обстирывает, обглаживает, одевает и завтраки
на работу успевает заворачивать, да еще безпокоится,
если у тебя неладно, — надо признаться, к своей законной
жене ты относишься много хуже, чем к знакомым, с
которыми щебечешь по телефону. Чем она провинилась, твоя
долготерпеливая подружие?
Да ничем, просто ты не даешь себе труда оделять ее частью
любви, в которой клялся когда-то. Теперь — все! Давай,
дорогая жена, я стану готовить к твоему возвращению
ужин, перестану говорить колкости, напоминать о
недостатках. И заживем мы с тобой тихо и счастливо, а
слезы по твоим щекам будут катиться только от радости.
Давай?.. Постой-постой, какой сегодня день? Да сегодня
же 11 августа — Рождество Святителя Николая — девятая
годовщина нашего венчания в Печорах, в церкви Сорока
Севастийских мучеников! Нас повенчал отец Леонид
Секретарев. Непременно встречу тебя с букетом цветов у
метро. Как это было раньше всегда...
Венчание
Был
беден обретенный храм,
Кирпичная краснела кладка,
Спокойно теплилась лампадка.
Лежала сырость по углам.
А в
центре храма — мы с тобой
В
одеждах праздничных стояли
И
царские венцы пылали
И
звали в Вечность за собой.
Ты
помнишь ли, как в этот час
Пахнуло миро и цветами,
Как
пред отверстыми вратами
Священник вдруг оставил нас?
Все
замерло. И, чуть горя,
У
нас в руках дрожали свечи,
И,
душам обещая встречу,
Сияла бездна алтаря.
О. Анатолий Трохин, СПб.
Перебирая старые номера журнала «Новый мир» за 1991 год, я
наткнулся на статью Евгения Храмова, поэта и критика.
Статья меня заинтересовала, особенно один абзац: «Я знал
корниловскую «Песню о встречном», она не пропадала,
только слова были объявлены народными. Но пели ее без
одного куплета: «И радость никак не запрятать, когда
барабанщики бьют. За нами идут октябрята, картавые песни
поют. Отважные, картавые, идут звеня...» И вот эти
«отважные, картавые» учили меня, как должен работать
эпитет, больше, чем все главы об эпитете в книгах по
поэтике» (№ 10, 1991, стр. 238) .
Сейчас вполне понятно, почему из песни выкинули именно этот
куплет, — по мотивам идеологическим, хотя под словом
«картавые» поэт Корнилов подчеркивал лишь малый возраст
ребят. Вот концовка песни:
...И
радость никак не запрятать,
Когда барабанщики бьют:
За
нами идут октябрята,
Картавые песни поют.
Отважные, картавые,
Идут
звеня.
Страна встает со славою
На
встречу дня!
Такою прекрасною речью
О
правде своей заяви.
Мы
жизни выходим навстречу,
Навстречу труду и любви!
Любить грешно ль, кудрявая,
Когда, звеня,
Страна встает со славою
На
встречу дня.
Стихи были написаны в 1932 году, а в 1938 Бориса Корнилова
расстреляли. Понятно, почему картавили дети, — они еще
не научились выговаривать букву «р». Но дети подрастут и
картавить перестанут, а взрослые дикторы будут
продолжать портить русский язык, заставляя думать, что
это всего лишь маленькое отступление от нормы. Будь моя
воля, я не допускал бы к микрофону картавых работников
устной речи — дикторов на ТВ и радио, артистов — это
непрофессионально. Не встречаем же мы на сцене хромающую
балерину или однорукого боксера на ринге.
Слово — нечто большее, чем простая передача информации. Слово
— ключ к Божественной истине. В уставной молитве
неправильное ударение или перестановка слов недопустимы.
Почему же наш великий русский язык дозволено портить
плохой дикцией?..
Патриотизм
Любить народ — не значит льстить
Его
злодействам и порокам,
Не
значит рабски лебезить
Перед его капризным роком.
Любить — не значит поощрять
Распутство, подлость и гордыню,
Не
значит слепо прославлять
Жрецов, позорящих святыню.
Друзья мои! Любить народ —
То
значит с мужеством пророка
В
дни своеволья и невзгод
Громить открыто зло порока.
Любить — не значит все прощать,
Нет,
— это гибель для народа, —
Кто
любит — должен исправлять
Родного, милого урода...
Сергей Бехтеев,
†1954
Гуляем с внуком на берегу Ладожского озера. Вернее, он
трудится, а я, сидя на стуле, наслаждаюсь чистым
воздухом. Недавний шторм вынес на золотистый песок пляжа
осоку и водоросли, они притягивают взгляд и не дают
наслаждаться голубой далью. Смелый купальщик плещется
далеко от нас, несколько загорающих пытаются наверстать
уже не прилипающий к телу загар. Еще весело светит
солнышко, но, как только оно скрывается за невесть
откуда взявшимися облаками, холодный юго-западный ветер
напоминает о близком конце лета.
Но я отвлекся. Детство — не отдых, а большая усиленная
работа. Именно сейчас в пятилетнем Кирилле закладываются
основные качества, потребные для будущей жизни, —
смекалка, мужество, зачатки творчества. Вот внук
построил песочный дом и проводит к нему горячую воду. «А
что за палка у тебя посреди траншеи?» — интересуюсь я.
«А это кран — воду (с ударением на «у» отвечает
строитель) перекрывать. Сейчас буду подводить холодную
воду», — и старательно копает вторую канавку. И опять
ищет палку для второго крана. Потом он так же проведет в
дом газ и свет (правда, в одной траншее), но я говорю
ему, что при такой проводке газ обязательно взорвется, и
он исправляет ошибку. Конечно, это игра, но одновременно
это работа: кто учил его ставить краны? Да никто — его
пытливый умишко сам подсмотрел это у взрослых, и он
повторил виденное на доступном материале — песке. И вот
еще что удивило меня: все время строительства пятилетний
Кирилл жизнерадостно пел безконечную песню с
собственными словами и мелодией; ему нравилось
создавать, и маленькое сердечко прыгало от радости.
После работы я вымыл его натрудившиеся ножки в чистой и
прохладной воде, он взял мою ладонь, и мы пошли домой —
открывать и строить что-нибудь новое...
Не
сказке этот мальчик так внимает —
Вслух на славянском Библию читаю.
Сидит он тихо, словно понимает,
Малыш, в котором я души не чаю.
Главу заканчиваю ветхого пророка.
Расти, дитя, когда ты будешь старше,
Мы
дочитаем этот Смысл высокий.
Но
мальчик требует: «Читайте дальше!»
Как
дети знают все без перевода?
Наверно, дети ангельского рода.
Нина Карташева, Москва
Тут и мне вдруг вспомнилось собственное детство.
Это сейчас можно зайти в магазин и купить блестящий от хрома
самокат с удобным рулем. А в начале 50-х годов главным
делом было достать на товарной станции три подшипника.
Дальше все просто — соединяешь под прямым углом две
доски, прикрепляешь гвоздями «колеса» — те самые
заветные подшипники, вместо руля палка и... — вся Москва
твоя! Ну, насчет Москвы это я хватил, но Хорошевка до
самой Беговой улицы гремела и грохотала от самодельных
самокатов. Хотя главной мечтой было заполучить настоящий
велосипед «Орленок», но его владельцем я стал лишь в 15
лет. А еще летом мы купались до умопомрачения.
Безстрашно переплывали Москва-реку в Серебряном Бору, а
река в тех местах ши-ро-о-кая. Но самым большим и
немного жутким наслаждением было прыгать «солдатиком» с
бетонной стены шлюза: летишь метров тридцать — дух
захватывает.
Зимой развлечения менялись. Как летом в реку, теперь мы
прыгали с высоты в сугробы-горы, которые наметали
дворники. Знаете, конечно, стоящую на школьной
спортплощадке высокую перекладину из бревен, к которой
крепили канаты для лазания. Как мы умудрялись по
заиндевевшему бревну добираться до самой перекладины,
ума не приложу, но мы забирались и... радостно летели в
сугроб, не задумываясь, что он может скрывать. Впрочем,
кроме царапин и непроходящих корок на коленях, серьезных
повреждений не припомню. А еще у Ваганьковского моста
взрослые каждый год заливали очень длинную и крутую
ледовую дорожку. Мы, малышня, подложив под попу фанеру,
вихрем спускались по ней, так что душа пряталась где-то
в пятках, а ребята постарше с безшабашной удалью летели
по дорожке, стоя на ногах. Мы их считали героями. Но
сами так делать не решались.
А какие мы строили снежные крепости! С высокими и извилистыми
ходами-лазами. Ползешь, бывало, по такому лазу, всюду
глыбы льда — страшно. Потом начинался штурм крепости,
снежки так и летели с обеих сторон. Но взять крепость
приступом было нелегко.
Но, конечно, с особым нетерпением вся детвора ожидала Нового
года. Елки покупались заранее, и под всеми окнами нашего
двухэтажного дома в Хорошевском тупике висели туго
спеленутые веревками елочки. Новый год имел свой особый
запах — душистой хвои, непременно мандаринов и...
овчины, потому что вечером 31-го папа надевал вывернутый
наизнанку овчинный полушубок и барашковую шапку,
изображая Деда Мороза. Сами новогодние елки отличались
от нынешних — они были несравненно краше: это теперь
лесных красавиц украшают одни только разноцветные шары,
бантики, колокольчики да мишура, а на елке моего детства
чего только не было! Виток за витком обегали ее ряды
стеклянных бус, из пушистых ветвей выглядывали забавные
мордочки стеклянных и деревянных зайчиков, лисичек,
медвежат, дедов-лесовиков, рядом с ледяным домиком —
грибок из папье- маше ... а уж дешевых раскрашенных
украшений — превеликое множество. Причем одни игрушки
подвешивались на елочных лапках на ниточках, другие с
помощью особой прищепки уютно устраивались где угодно.
Некоторые игрушки мы мастерили сами, вырезали из бумаги.
И непременно на елку вешали завернутые в блестящую
фольгу грецкие орехи, заморские мандарины и дорогие по
тем временам шоколадные конфеты. Теперь уж мне не стыдно
признаться, что, не в силах дождаться наступления Нового
года, я потихоньку срезал ножницами эти редкие сласти.
Среди густо увешанных зеленых веток образовывалась
пугающая меня пустота, но мама с папой делали вид, что
ничего не замечают. А утром я с замиранием сердца совал
руку под подушку и находил там подарок Деда Мороза.
Правда, я так и не дождался исполнения своего заветного
желания — игрушечной железной дороги с двигающимися, как
настоящие, паровозами, вагонами, с семафорами,
станционными домиками и прочими чудесами. А потому я был
частым гостем в большом магазине «Пионер» на улице
Горького, где в самом центре зала была устроена огромная
«железная дорога». Я мог часами стоять и смотреть...
Зато родители покупали мне металлические «конструкторы»,
из которых, если постараться, можно было построить почти
настоящий подъемный кран с подвижной стрелой, а также
недорогие наборы «Самоделкин», из деталек которого можно
было собрать самолет, планер (планеристов тогда было
великое множество), подводные лодки, корабли... все
было, как настоящее, не то что современные комплекты
китайского ширпотреба. А еще мы увлеченно работали
лобзиками, выпиливая узорчатые шкатулки или клоунов,
дергающих ручками-ножками на веревочках. Теперь
Хорошевского тупика давно нет.
Я
разлюбил Москву. Она — чужая:
Святую часть моей большой земли,
По
камешку, по капле разрушая,
До
города-мутанта возвели.
Не
собираюсь мыслить черно-бело,
Судачить: хороши — не хороши
Все
офисы, соборы-новоделы,
Все
башенки, дома-карандаши —
Но
суть — не только в этом.
Какая жизнь открытая текла!
И в
воздухе, разреженном, прогретом,
Мне
не хватает прежнего тепла.
Александр Бобров
...От моего счастливого детства у меня сохранились две вещи —
книга 1954 года «Фильмы-сказки» и картонная, покрытая
разноцветной фольгой лошадка — елочная игрушка. Я
пристроил лошадку на верху шкафа, и она уже пять
десятилетий без устали скачет вперед, вперед, словно
говоря: «Не робей! Мы все равно добежим до цели...»
Гони, старик, свою лошадку,
поет
тихонечко душа.
Зима
еще одну заплатку
на
небо ставит не спеша.
Легко поскрипывают сани,
и
розовеет окоем.
Мы
виноваты только сами,
что
так испуганно живем.
И,
чтоб довериться друг другу,
мы
долго спорим о былом...
И
жизни ветреную вьюгу
мы,
как жену свою, клянем...
Александр Шевелев,
†1993
«Люди добрые!
Мы с мужем воспитали двух дочерей, дали им высшее
образование. Но личная жизнь у них не сложилась: одна
вообще не вышла замуж, другая развелась, пять лет сыну;
обе вернулись домой. Жизнь у нас стала адом. Со старшей
и работаем вместе, хотя я на пенсии, но нужно работать —
семья большая. Дочери постятся, исповедаются и
причащаются, подолгу молятся. Но нас с мужем ругают
постоянно, как — перечислять не стану: стыдно. Не вынес
издевательств муж, у него неожиданно обнаружили рак,
сделали операцию, теперь он инвалид. Хожу на работу,
пряча от сослуживцев синяки. А вина наша в том, что
«ничего не накопили, ели да спали, квартиру не купили».
Теперь уж не купим точно: ад продолжается. Я прошу вас,
люди добрые, помолитесь за покой в семье рабы Божией
Любови. Мне страшно...» Такое вот письмо...
Бог заповедал: «почитай отца и мать»; и:
«злословящий отца или мать смертью да умрет» (Мф.
15, 4).
Можно все еще вернуть,
Можно все еще уладить.
Только ласково взглянуть,
По
головушке погладить.
Но в
глазах, в словах литых
Нет
ни боли, ни печали:
Мы
для нежностей таких
Слишком грамотными стали.
Вдруг да броситься на грудь. . .
И
чего, скажите, ради?
Вдруг да ласково взглянуть,
По
головушке погладить...
Виктор Коротаев,
†2001
1
2 3 |
