У раскрытого окна. Былинки

1  2  3

С 23 июня по 16 октября (с.1)

Уважаемый Александр Григорьевич! С большим удовольствием читаю Ваши газеты и книги. И захотелось задать Вам один вопрос. Дело в том, что живу я около Никольского храма города Липецка, настоятелем которого является протоиерей Иоанн Раков — добрый, умный, понимающий; в трудную минуту не оставит и мудрый совет даст. Именно его старанием восстановлен наш Никольский храм, открыта воскресная школа и библиотека. Я так хотела спросить у батюшки, нет ли у него родственников в Санкт-Петербурге, но сначала постеснялась, а потом подумала, что это совсем неважно. Батюшка рядышком, а Вы, Александр Григорьевич, в Питере, но оба наставляете меня на путь истинный.

Спасибо вам, Раковы. Желаю вам здравия и спасения. Анна Павловна Зуб, г. Липецк

Отец и мама давно не снятся, зато по одному появляются давно усопшие родственники. Вдруг дедушка по отцу, Иван Иванович Раков, попросил молиться за его душу. Я всегда поминал его — и дома, и в церковных записках, но так, больше по обязанности, зная из разговоров близких, что дед был крещеным, но неверующим. Отказывать усопшим нельзя, тем более, я ношу дедову фамилию Раков. Он был крестьянским учителем, иначе — сельским интеллигентом в первом поколении, и хорошим плотником; его дом и до сих пор стоит в деревне Кабачино на реке Шексне, почти напротив женского Воскресенского Горицкого монастыря. Иван Иванович был женат на Анне Федосеевне Смоленцевой, ясноглазой девушке из бедной и большой семьи, жившей в деревне Горки, на другом берегу Шексны. Дед носил благообразную «чеховскую» бородку и волосы зачесывал по-городскому, назад. Умер в 1957 году в Ленинграде, где жил с бабушкой в огромной коммуналке, с двумя уборными, на ул. Куйбышева, 23, и я запомнил Ивана Ивановича, читающим зеленые томики Чехова. С ним случился инсульт, отнялась половина тела, дедушка лечился пиявками и даже больной подрабатывал стекольщиком. Похоронен на Серафимовском кладбище рядом с женой Анной Федосеевной (†1974) .

Я еще застал на его родине людей, знавших деда, и они говорили, что я на него очень похож. Существует семейная легенда, почему мы стали носить эту фамилию: кто-то из прадедов удачливо ловил раков для помещика, и он велел прозывать ловца Раковым. За достоверность рассказанного не ручаюсь; вот старший брат знает историю семьи куда как лучше. У него бы спросить... Так что вряд ли вологодские Раковы — родственники вашего липецкого батюшки Иоанна: Раковых на Руси хоть пруд пруди. В моей памяти застрял эпизод, когда дедушка приехал к нам в Москву в гости. Мы пили чай, Иван Иванович стал накладывать в стакан куски сахара. Когда он опустил шестой кусочек, я, внимательно следивший за ним, не выдержал и сказал: «Дедушка, мама не разрешает класть в чай больше трех кусков!» Кажется, все дружно засмеялись...

Мой старший брат Эдуард в своих изысканиях «Происхождение фамилии» пишет о прадеде, отце деда: «Характером он был не слишком ровен. У него нет мизинца на правой руке, что позволяло ему по-своему шутить с малыми детишками: положит ладонь на край стола и спрашивает, где палец. Малыш и лезет под стол искать. Прадед, как многие в Кабачине, слыл отменным рыболовом и хорошо знал Ивицкое озеро: его каменные гряды, мели и места, куда заложены хвойники, затопленные елки для удобного нереста рыбы. Конечно, у него на озере была не одна лодка, а сам он умел и сети плести, и грузила из глины обжечь, и бересту для поплавков выбрать, и хорошую вересину вырубить для ботания рыбы. Из сетей чаще всего использовал мережки — и верховые, и придонные; он ставил, наверняка, и рюси — довольно сложные придонные сетчатые сооружения лабиринтного типа, куда рыба заходила, но откуда не могла выбраться. За его фамилию, рыбацкие пристрастия, нрав и внешний облик прозвали его Рачок.

Был он, однако, не из бедных: в деревне Кабачино всего четыре-пять рядов домов и только одно место, похожее на уличный перекресток. Там стояли четыре дома, и два из этих домов принадлежали братьям Раковым. Дом у прадеда Ивана — единственный в деревне и в ближайшей округе — был покрыт черепицей». В наследство от деда мне достался универсальный столярный инструмент, в пустой ручке которого умещаются и отвертки, и коловорот, и гвоздедергатель, и стамеска, и шило; умно придуманный зажим позволяет мгновенно производить замену. Сейчас таких вещей уже не делают. И еще книга из его библиотеки «Грамматика русскаго языка» профессора Д.Н.Овсянико-Куликовского, московское издание Сытина 1911 года; да моя детская память о нем. . . Несмотря на рыбацкую наследственность, рыбалку я все же не люблю, а рыб жалею.

Что-то стало происходить в загробной жизни родственников: молитва живых им нужна как воздух...

Их долги — твоя забота,

Благо, можно отдавать.

В день родительской субботы

Помяни отца и мать.

Помолись за панихидой

О любимых и иных.

Впрочем, что теперь обиды —

В мире вечном не до них.

Милость Божья не оставит,

Разумеющий поймет.

Кто-то и тебя помянет

В дни родительских суббот.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Неудобно писать об этом, но святые отцы учили, что корчевать грех — не позор. Знакомая, без тени смущения, призналась: «Я сделала восемь абортов, но покаялась. Зато у меня теперь восемь крестников, я за них молюсь». Мне стало страшно: аборт — не просто убийство крохотного человечка, аборт — это убийство некрещеного младенца, и Церковь прямо говорит об участи некрещеных людей. Постановление Карфагенского Собора 418 года, правило 124, гласит, что некрещеные младенцы никак не могут войти в Царствие Небесное, что делает аборт вдвойне смертным грехом. «Жен, дающих врачевства, производящие недоношение плода во чреве, и приемлющих отравы, плод умерщвляющие, подвергаем епитимии человекоубийцы» (VI Всел., 91 прав.).

И хотя эта женщина часто ходит в церковь и много молится, думаю, у нее нет ни малейшей причины быть спокойной: в Третьем каноническом Послании Свт. Василия Великого (1379) , в правиле 56, святой поучает: «Волею убивший, и потом покаявшийся, двадцать лет да будет без причастия Святых Таин. На сии двадцать лет ему дается следующее распределение: четыре года должен он плакать, стоя вне дверей молитвенного храма и прося входящих в оный верных сотворить о нем молитву, исповедуя при том свое преступление. После четырех лет да будет принят в число слушающих Писание, и с ними да исходит (из храма) в продолжение пяти лет. Семь лет с припадающими молится и уходит. Четыре года пусть стоит с верными, но не сподобится причащаться. По исполнении сих да причастится Святых Таин». Но это наказание за одно убийство. А тут восемь...

Волчица

Этой стаей волков верховодит волчица,

Не страшны ей, матерой, ни нож, ни ружье,

Ей бы только жестокою быть научиться,

Да забыть на земле назначенье свое.

Трудно матерью быть в этом мире жестоком,

Надо волчий закон исполнять до конца.

Как береза, она наливается соком,

И во взгляде ее проступает ленца,

И далекий лесок, точно облако, тает,

И пора ей, наверное, слабою стать,

Но нельзя ей, нельзя эту бедную стаю —

Стариков и калек на погибель отдать.

А бураны черны, а морозы жестоки,

И все ближе собак сокрушительный вой.

И просрочены все невозвратные сроки,

Чтобы выбрать момент и уйти на покой,

В безопасной норе не спеша разродиться,

Услыхать над собой шум весенних берез.

И не спит по ночам, и решает волчица

Свой звериный, лесной, окаянный вопрос.

Иван Стремяков, СПб.

Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. Откр. 8, 10

«Трагичным было расставание уезжающих с комнатными животными: кошками, собаками. Кошки, вытянув трубой хвосты, заглядывали в глаза людям, мяукали, собаки самых разных пород выли, прорывались в автобусы, истошно визжали, огрызались, когда их выволакивали оттуда. Но брать с собой кошек и собак, к которым особенно привыкли дети, нельзя было. Шерсть у них была очень радиоактивная, как и волосы у людей. Долго еще псы, брошенные хозяевами, бежали каждый за своим автобусом. Но тщетно. Они отстали и возвратились в покинутый город. И стали объединяться в стаи. Когда-то археологи прочли надпись на вавилонских глиняных табличках: «Если в городе псы собираются в стаи, городу пасть и разрушиться». Город Припять остался покинутым, стал городом-призраком...

Объединенные в стаи псы прежде всего сожрали большую часть радиоактивных кошек, стали дичать и даже нападать на людей, домашний скот... Группа охотников в течение трех дней отстреляла всех одичавших радиоактивных псов — дворняжек, догов, овчарок, терьеров, спаниелей, бульдогов, пуделей, болонок. 29 апреля 1986 года отстрел был завершен, и улицы покинутой Припяти усеяли трупы разномастных собак...» (Григорий Медведев. «Чернобыльская тетрадь»). От Чернобыльской аварии пострадало более 9000000 человек...

Эту сказку счастливую слышал

Я уже на теперешний лад,

Как Иванушка во поле вышел

И стрелу запустил наугад.

Он пошел в направленьи полета,

По сребристому следу судьбы.

Она пала к лягушке в болото,

Вдалеке от родимой избы.

— Пригодится на доброе дело! —

Положил он лягушку в платок.

Скрыл ей белое царское тело,

И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,

В каждой жилке стучали века.

И улыбка познанья играла

На счастливом лице дурака.

Юрий Кузнецов, f2003

В «Старой записной книжке» Петра Алексеевича Вяземского (†1878) читаю: «Мы видим много книг: нового издания, исправленного и дополненного. Увидим ли когда-нибудь издание исправленное и убавленное?» Замечание очень тонкое. «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат», — сформулировал Александр Пушкин.

Знаю много книг, которые распухали от издания к изданию, наполняя страницы пустотою и ненужными подробностями. Я тоже страдаю этим: после выхода книжки всю бы переисправил и дополнил. Наверное, это происходит от суетности нашего недовоцерковленного ума, который хватается за одно и то же с разных сторон, не в силах емко и кратко выразить мысль, ее сердцевину. А поучиться есть у кого: как точно и мало писали святые отцы! Вот некоторые выражения прп. Амвросия Оптинского:

«Где просто, там Ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного»;

«Сама не юли и другим не вели»;

«Все простое ближе к Богу, а мудреное и высокое отдаляет нас от Бога»;

«Будем жить проще, и Бог помилует нас».

Огромное влияние на меня произвела сорокастраничная книжка иеромонаха Никона (Беляева), †1931, «Завещание духовным детям» — это она впервые привела меня в храм Божий. «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день Суда. Ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 36-37) .

Доблесть поэта

Править поэму, как текст заокеанской депеши:

Сухость, ясность, нажим, начеку каждое слово.

Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне:

Чем скупее слова, тем напряженнее их сила.

Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам.

Вытравить из словаря слова: «Красота», «Вдохновенье» —

Подлый жаргон рифмачей... Творцу же поэту — понятья:

Правда, конструкция, план, равносильность, сжатость и точность.

В трезвом, тугом ремесле — вдохновенье и честь поэта:

В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость.

Максимилиан Волошин, †1932

Возвращение Тихвинской иконы Божией Матери — событие мистическое. Именно теперь, думаю, мы можем начинать отсчет возрождения России. Знак свыше показывает нам, что Бог посылает измученной России Свою великую милость. И в самом граде святого Петра с приходом чудотворной иконы — защитницы северо-запада Отечества — даже воздух стал чище и светлее; дай Бог, просветлеют наши души и лица, а пока будем впитывать источаемую святыней благодать и славить Господа «на небесех и на земли»:

Даровано Господом благо —

Ликуй, православный народ!

Икона из града Чикаго

По воздуху снова плывет.

Для русского сердца отрада —

Сей образ безценный узреть.

Стань, Тихвин, российским Царьградом

И стражем недремлющим впредь.

Икону опять обретая,

Взываем: Ты нас не покинь,

Владычице Пресвятая!

Помилуй нас грешных.

Аминь.

Татиана Егорова, СПб.

Я повзрослел поздно. Теперь-то я понимаю, что виной тому была собственная безпечность и, возможно, чрезмерная любовь родителей. Женился впервые в 20 лет, да на такой женщине, что родителям пришлось расстаться после нашего развода с квартирой; да появился нажитый ею ребенок, пока я был в армии. Настоящую жену обрел в 3- года, а повенчались мы в мои 45 лет. Поступив в Университет в 1966 году, поначалу учился спустя рукава и закончил его в 33 года в 1980 году. К слову, закончил с блеском — но к этому времени я стал уже зрелым мужчиной. И дочка Настя появилась на свет в 31 год, но это особый разговор. Крестился я в 44 года и медленно воцерковляюсь до сих пор. В 50 лет обрел духовного отца. Первую православную книгу опубликовал в 54 года, и вслед за ней написал еще пять.

Наверное, в моей жизни, по Промыслу Божиему, все идет так, как должно идти; ни ускорить, ни изменить свой путь я не в силах. Конечно, это не относится к искоренению грехов. Нужно просто положиться на волю Божию и следовать по уготованному Им пути. До этой простой мысли трудно было дойти такому эмоциональному и нетерпеливому человеку, как я. Но это открытие сыграло огромное значение в моей духовной жизни, и я начинаю постигать — хотя бы поверхностно — смысл происходящих со мной событий. Но многое так и остается покрытым тайной. Теперь я не пытаюсь разгадать это своим несовершенным умом.

«Не думай, что там уже и нет правды Божией, где не усматривает ее твое не тонкое око», — сказал свт. Филарет Московский (†1867) .

Жизнь начинается с третьей строки:

Первые — только предчувствие боли,

Мир заполняют собой поневоле

Здравому смыслу, себе вопреки.

Все перемелется! Все не с руки.

В списки подневные списаны роли.

Жизнь начинается с третьей строки —

Первые — только предчувствие боли.

День на излете — толки не толки!

Вот провисают твои антресоли,

Вот обещают упасть потолки —

Все это первые строки, не боле —

Жизнь начинается с третьей строки.

Александр Иванников

Всю ночь не спал, пил то снотворные, то кофе, но все без толку; так и пробуруздился, как говаривала мама, до позднего утра. Шел дождь, но собрался и пошел на кладбище — душа потянула взять у мамы благословение на скорую поездку в Париж и Лондон. Этим летом посадили с женой в углу оградки бледно-голубые незабудки, и так они радовали глаз своей нежной красотой, и мама их любила.тТеперь от цветов остались одни черные корешки. У кого поднимается рука тревожить могилы? Старцы говорят, что даже пылинки нельзя вынести без разрешения из храма. А с чужой могилы?.. Видно, несладко в жизни приходится этому человеку, если ворует и продает кладбищенские цветы. Делать нечего, посадим маме новые...

Бродя во тьме, вдыхая гарь

Катастрофического века,

Как Диоген, зажгу фонарь

Искать на людях человека.

Хотя бы призрак красоты,

Хотя бы тень ума и чести,

И я поверю, что цветы

Растут на оскверненном месте.

Александр Солодовников, †1974

Чем старше становится человек, тем меньше изменений он желает в своей жизни. Поэтому так тянет взрослого в места детства, поэтому так бережно хранит он пустяковые для постороннего вещицы, поэтому так больно переносит случившиеся перемены.

«В детстве у меня не было детства», — вспоминал Антон Чехов, имея в виду тяготившую его в захолустном Таганроге торговлю в отцовской москательной лавке. Но это мысли взрослого человека: сам мальчишка сказать так о детстве не смог бы; он любит тех, кто с ним рядом, он любит то, что окружает его: детство — открытие мира. Но сколько ни искал я подтверждения своих слов в рассказах писателя, ничего не нашел. Только девятилетний Ванька Жуков умоляет деда: «Приезжай, милый дедушка, Христом Богом прошу. Пожалей ты меня, сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, все плачу... Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой...»

— А ты пережил голодное военное детство? — ответила на мой вопрос теща. И понял я, что мои первые счастливые годы — не правило: так Бог дал...

Шелтозеро.1944

Вот здесь в июне, на рассвете,

В дни наступленья, в том году

Шли в бой шелтозерские дети,

Чтоб отвести от нас беду.

Я видел вынутые ими

На вознесенском большаке

Противотанковые мины,

А рядом трупы на песке...

И тут же залитые кровью

Живые — в рытвинах по грудь...

Нет, не свинцом, они любовью

Бойцам прокладывали путь.

Потом я видел их в санбате —

Культяпки рук и ног в бинтах...

И пусть мне говорят: мол, хватит,

Мы это знаем, мол, и так.

Я должен вас переупрямить,

Все помнить, бывшее окрест.

Тот, кто зачеркивает память,

На будущее ставит крест.

Анатолий Абрамов, Воронеж

Недавно с женой побывали в Лондоне и Париже. Знаете, что вынесла душа от посещения красивейших «столиц мира»? На завтрак в отеле подавали кукурузные хлопья с молоком; это ими я хрустел еще московским дошколенком по 7 копеек за коробку на «сталинские» деньги — и вкуснее в мире ничего не было! Еще я прокатился на верхнем этаже лондонского дабл-декера — красного двухэтажного автобуса, сидя на переднем сиденье. Дух захватило, как в детстве! А древности Британского музея и картины Лувра — это уже из другого, взрослого мира...

У Букингемского дворца

Не только ноги ноют — руки,

Но любопытству нет конца. . .

И вот стою я, Колька Букин,

У Букингемского дворца.

Безмолвен он и озадачен,

И флаг не вьется на древце,

Не вьется флаг, а это значит —

Нет королевы во дворце . . .

Ты дорога, земля Шекспира,

Но не хочу, да и не спец

Свою московскую квартиру

Менять на лондонский дворец,

В котором жизнь окаменела,

Все так же, как в других веках,

Лишь где-то мчится королева

На трех орловских рысаках.

Николай Букин

Рядом с Букингемским дворцом расположены конюшни Королевской Гвардии Ее Величества. Нам довелось присутствовать на торжественной — в Англии по- другому не бывает — смене караула. Зрелище, как наряженный гвардеец в сапогах выше колен медленно шагает, не сгибая ног, стараясь не упасть, того стоит. Фотографируемся рядом с конным караульным — на голове золоченый шишак, на шишаке нечто из красной материи, сабля наголо, ухоженная лошадь вся в сбруях и стоит недвижимо... — нет, не хватает таланта описать гвардейца...

А как попасть в Королевскую Гвардию? — завистливо спрашиваю у экскурсовода.

— Право служить в ней передается только по наследству.

— А почему тогда на лошади сидит негр? — показываю на восседающего в обмундировании афроангличанина.

— Он написал заявление, и его приняли, — терпеливо объясняет Светлана. —
Русским это трудно понять, но мы не хотим, чтобы нас обвинили в дискриминации по цвету кожи.

В моей голове все перемешалось: и традиции, и сословия, и лошади, и дискриминация... Умом тут не постичь, надо, наверно, пожить в Лондоне годков несколько.

Туманный Альбион блюдет традиции и сохранил левостороннее движение. Этот обычай зародился еще в те времена, когда основным средством передвижения была лошадь, и всаднику нужно было держаться левой стороны, чтобы иметь возможность правой рукой вовремя выхватить меч и защититься от едущего навстречу противника. Заботливые англичане у каждого дорожного перехода крупно пишут на асфальте: «Look to the right», «Look to the left» — «Посмотрите направо», «Посмотрите налево». Правда, это предупреждение помогает мало: привычка — вторая натура — при всяком переходе поворачивает голову наоборот, и только осторожность водителей позволяет избежать лечения в лондонской больнице. Как только пешеход ступает с тротуара на дорогу, машины тут же встают — вне зависимости от сигнала светофора.

Припарковаться в Лондоне сложно, очень много запрещающих знаков, поэтому водители пускаются во все тяжкие, а целая армия специальных служащих- эмигрантов день-деньской двигаются вдоль улиц, выписывая штрафные квитанции. На многих улицах разрешена парковка посередине. Грязных машин не попадалось, о вмятинах на автомобилях даже говорить смешно.

До отеля добирались, по незнанию, на перекладных, а когда вышли из метро «Royal Oak» («Королевский дуб»), заблудились окончательно. К тому же пошел дождь, пришлось остановить черный лондонский кэб. Салон очень вместительный, багаж кладешь тут же. Водитель отделен от пассажиров стенкой с окошком для получения денег. Мы ехали всего несколько минут и остановились перед целой улицей совершенно одинаковых пятиэтажных домов с колоннами на входе, поддерживающими балкон на втором этаже, — «Tria hotel» на Стефан-гарден стрит. Помню, я еще подумал: «Какой маленький отель!» Оказывается, англичане располагают квартиры по вертикали: на первом этаже родители, на втором дети, на третьем прислуга. Так и гостиницы используют всю жилую площадь по высоте здания. Поднявшись на лифте и пройдя извилистым коридором, мы оказались в уютном номере с окнами на зеленый двор. Вместо привычного холодильника было устройство для отпаривания брюк.

В отеле по старой русской привычке решили выпить по чашке привезенного с собой растворимого кофе. Но не тут-то было: родной кипятильник ни за что не хотел влезать в сложную непонятную розетку. Потупив взгляд, я обратился к горничной и за 8 фунтов залога получил трехштырьковый переходник для английских розеток. 7 фунтов при отъезде вернули, и аромат кофе обошелся нам всего в 1 фунт, тогда как новый адаптер стоит в магазине 3,5 фунта. Пишу об этом, чтобы поделиться хотя бы немногим из наших лондонских открытий. Осваивая район отеля, попали в большой парк; потом узнали, что это и есть знаменитый Гайд-парк, где выступают ораторы. До них мы, видимо, не добрались, но все равно, лондонские парки удивительны; как удается англичанам бережно сохранять «легкие» огромного мегаполиса, неясно, но они обходятся без запрещающих табличек наподобие русских: «По газонам не ходить!» Зато можно встретить чисто английскую просьбу: «Не разрешайте Вашей собаке загрязнять наш чудесный парк».

Людей в парке много, одни бегают по дорожкам, другие располагаются прямо на траве, едят, загорают, набираются сил для послеобеденной работы. В парке непривычно (поясняю — для нас) чисто: или жители не сорят, или тут так убирают, или то и другое вместе. И так красиво, что жена попросила сфотографировать три слившихся вместе кущи деревьев на память. Удалось нам пробежать и сквозь Грин-парк, рядом с Букингемским дворцом — резиденцией английской королевы. Парк называется «Зеленым» потому, что в нем нет цветов — одна изумрудная травка. И еще одна интересная особенность: асфальт перед входом в Грин-парк окрашен в красный цвет, тем самым показывая, что ты покинул принадлежащую королеве собственность. Знакомство со страной всегда начинается с денег. До сих пор англичане печатают свои банкноты не на бумаге, а, как и в старые добрые времена, на ткани по технологии прошлых веков. Однофунтовая монета — размером с рубль, но раза в три толще и увесистая, — попав на ладонь, сразу вызывает уважение. Еще бы: 1 фунт стерлингов — это 55 наших рублей. Нажилась бывшая колониальная «царица морей» на своих завоеваниях! На одной стороне — герб Великобритании, на другой — профиль королевы Елизаветы, а на ребре монеты — лозунг по латыни: «Decus et tutamen» — «Украшение и охрана». Эта надпись взята из «Энеиды» Вергилия (книга V, строка 262) и была впервые сделана в 1662 году; она, действительно, является и украшением монеты, и гарантией от опиливания. Чеканится на всех монетах крупных номиналов. Я сохранил английский металлический кружок, чтоб он напоминал мне о давно желанной и столь стремительной поездке на British Islands. В такси, в ресторане принято давать «на чай». В солидных заведениях чаевые — tip — составляют примерно десять процентов и включаются в счет. Мужчины-лондонцы зарабатывают порядка 28 тысяч фунтов, женщины — 23 тысячи в год, но жизнь в столице дорогая, поэтому после окончания рабочего дня «белые воротнички» из делового Сити разъезжаются на поездах по пригородам.

Лондонское метро Underground — жители называют его просто Tube — «труба» — начали строить в год, когда в России едва отменили крепостное право, — в 1863 году. Это огромная и сложная система коммуникаций, состоящая из пятисот станций и переходов на разные виды транспорта. «Труба» — самая длинная в мире — -000 км. В питерском турагентстве сказали, что разобраться, как пользоваться лондонским метро, будет проще простого. Но к нам это не относилось, и, пока мы с женой научились-намучились, как им пользоваться, надо было покидать столицу. Но я о другом: пытливо всматривался в лица незнакомых людей, стараясь по выражению лица понять — а как вам? Вот напротив сидит респектабельный джентльмен с открытым на коленях компьютером, а рядом на сиденье притулился темнокожий мужичок со слипающимися от трудовой усталости глазами; вот, стайка молодежи весело и непринужденно обсуждает свои дела; вот, стоит в тесном проходе беременная женщина, но место ей уступать и не думают — не принято; разные люди окружают меня, и лица их тоже несут на себе все оттенки человеческих переживаний; плачущих, правда, не видел, так же, как и целующихся в общественном транспорте, или пьющих, как в России, пиво — для этого полно пабов. Кстати, и курят англичане мало, и антиникотиновая пропаганда по ТВ идет постоянно (показывали мужчину, который из-за курения умирал от рака). Если ты наступил кому-то на ногу, перед тобой же и извинятся — sorry. На улицах европейские лица теряются в массе темнокожих, узкоглазых, черноволосых выходцев из Индии и стран Востока. Люди отзывчивы и непременно терпеливо объяснят, как добраться до нужного места; самое время пожалеть, если плохо учил язык в школе. Правда, много карманников, с одним из них пришлось столкнуться уже в Париже — удачно для меня: сохранил бумажник; безтолкового туриста за версту видно — турист не расстается с картой, фотоаппаратом и покупками, да головой вертит во все стороны. Расстояния между станциями маленькие, не так красиво, как у нас, но удобно для пассажиров. В затруднении — словно из-под земли (а откуда еще?!), появляется служащий и вежливо направляет в нужную сторону. Лондонцы раскованны, ведут себя естественно, но без вызова, как у нас, и даже безшабашная молодежь чувствует границы допустимого и за них не заходит. Когда в кафе я по-английски попытался угомонить стайку школьников, уж больно шумно обсуждавших, что заказать вкусного, посетители посмотрели на меня с удивлением, но промолчали — делать замечания не принято. А на знаменитой Трафальгарской площади, напротив Национальной галереи, беззаботно резвились в фонтане лондонские тинэйджеры (я опустил в фонтан руку — брр!), а мимо проезжал двухэтажный автобус, полный Элвисов Пресли, и тут же, у знаменитой колонны Нельсона, ребята на помосте танцевали под нынешнюю музыку. Все было так непринужденно-естественно, что создавалось впечатление праздника.

Tube, пожалуй, оказалась для нас самой яркой достопримечательностью Лондона, ибо в его подземных хитросплетениях мы провели большую часть нашего четырехдневного путешествия по столице Великобритании. Да нет худа без добра — там сухо, а наверху привычно накрапывал дождь...

Родина

Безсмертное счастие наше

Россией зовется в веках.

Мы края не видели краше,

А были во многих краях.

Но где бы стезя ни бежала,

Нам русская снилась земля.

Изгнание, где твое жало,

Чужбина, где сила твоя?

Мы знаем молитвы такие,

Что сердцу легко по ночам;

И гордые музы России

Незримо сопутствуют нам.

Спасибо дремучему шуму

Лесов на равнинах родных,

За ими внушенную думу,

За каждую песню о них.

Наш дом на чужбине случайной,

Где мирен изгнанника сон,

Как ветром, как морем, как тайной,

Россией всегда окружен.

Владимир Набоков, †1977

Раз уж зашел разговор о дожде, то должен сказать, что мне очень хотелось купить в Лондоне настоящий английский зонт, наподобие тех, с которыми в фильмах часто прогуливаются солидные джентльмены. С трудом, но я такой зонт разыскал в одном из безчисленных магазинов столицы. Это был действительно настоящий английский зонт — метровой длины, с удобной деревянной ручкой и металлическим наконечником для упора о землю, огромный в разлете и сшитый из черно-белой материи, он выглядел скромно и вместе с тем элегантно. Оставалось довезти его домой. Но когда мы прибыли в парижский аэропорт Шарля де-Голля, я начал безпокоиться: в сумку зонт не умещался никак, а сдавать его в багаж я, как, впрочем, и сотрудник таможни, считал пустым делом: порой пропадали громадные чемоданы, что уж тут говорить о новеньком незавернутом английском зонте...

На душе все тоскливей, тревожней.

Будь я нежен — пустил бы слезу.

Приближается встреча с таможней —

Я в Россию ваш зонтик везу.

Что за бред? Не могло и присниться!

Я не жулик при пушке-ноже...

Будет медленно чья-то граница

Ковыряться в моем багаже.

Я. Лавлинский

Но главное, служба безопасности ни за что не пропустит, предупредили таможенники, столь опасный предмет в салон самолета. Что вскоре и подтвердилось: из нашего багажа красивая, но непреклонная, как Эйфелева башня, француженка-секьюрити изъяла и бросила в прозрачный куб позолоченные ножницы с тупыми концами для стрижки бороды и мой старый любимый перочинный ножик. Та же судьба ожидала и зонтик, но, перекрестившись, все же я решился отправить его по ползущей ленте транспортера в брюхо багажного отделения самолета. Честно говоря, я больше не надеялся увидеть дорогую покупку, но чудо свершилось: в Санкт- Петербурге я получил его прямо из рук наших таможенников. Зонт со всех сторон был оклеен ярлыками таможни и службы безопасности — видимо, он вызывал подозрение и находился под особым наблюдением и в самолете — даже вдали от хозяина.

Так или иначе, но если вы встретите на улице человека с огромным черно-белым зонтом — смело забирайтесь внутрь, там и познакомимся.

По острову идут на материк

Сырые облака без перерыва.

Два зонтика имперских на троих —

Британия бедна и бережлива...

Эпоха... Спех...

И все же где забыт

Был третий зонтик?

Вспомнить бы неплохо...

Упрется в площадь Пикадилли-стрит.

А там фонтан сухой и рядом Сохо.

Дождь не переставая льет и льет

Над Лондоном, над черными мостами,

И только бродят ночи напролет

Три человека под двумя зонтами.

Александр Межиров

В огромный собор святого Павла (построен в 1666 году) мы, русские экскурсанты, попасть не смогли — шла утренняя воскресная служба, и нас повели в церковь того же апостола неподалеку, в районе Ковент-Гарден. Невзрачное здание церкви лондонцы называют «самым лучшим сараем Англии». Но и там не повезло — то ли прихожане, то ли еще кто справляли событие, и у открытых дверей, на паперти, стояли люди в смокингах и декольте с бокалами в руках. Я пытался вызнать у нашего очаровательного экскурсовода Светы, знающей о Лондоне, кажется, все, где находится могила митрополита Антония (Блума), но она о владыке никогда не слыхала. Позднее, когда были опубликованы мои записки в газете, позвонила читательница и, узнав, что я не почтил память святителя, с вызовом спросила: «А зачем Вы тогда ездили?» Спешу ответить: хотел исполнить хотя бы одну детскую мечту — побывать в Лондоне; услышать, как звонит разбитый колокол Биг-Бена; какой выговор у настоящих англичан; убедиться, на самом ли деле тут все время стоит туман; хотел прокатиться на двухэтажном автобусе; купить настоящий английский зонт; да и вообще посмотреть, как живут другие люди на нашей небольшой планете. И знаете, мы остались очень довольны.

Национальная галерея Лондона — посещение безплатное; изумительное, насколько смею судить, собрание картин художников. Захотелось посмотреть, как выглядят в оригинале работы французских импрессионистов, особенно на знаменитую картину «Подсолнухи» Винсента Ван Гога (†1890) ценой в миллион фунтов, которая после кражи вернулась на место. Да простят меня ценители прекрасного, ничего выдающегося ни в «Подсолнухах», ни в других работах импрессионистов обнаружить не смог: предметы сдвинуты, искажены, покрыты дымкой и далеки от реальности. Плохо мое дело! Зато долго наслаждался картиной Джорджа Стабса (†1806) «Whistlejacket», что я рискнул бы перевести как «Несущаяся быстрее ветра». Картина огромная — 292 на 246 см, а лошадь как настоящая: еще мгновение — и по лакированному паркету раздастся цокот ее подкованных копыт. Второй художник должен был пририсовать сидящего на ней короля, но животное выглядело на картине настолько прекрасно, что делать этого благоразумные англичане не стали. Надо бы почаще посещать родной Эрмитаж... Да Винчи говорил:

Когда вы захотите

Какой-нибудь реке

Дать новый,

Лучший путь,

Вы как бы

У самой реки спросите,

Куда б она сама

Хотела повернуть.

Мысль Леонардо!

Обновись и шествуй,

И вечно торжествуй

На родине моей.

Природа и сама

Стремится К совершенству.

Не мучайте ее,

А помогайте ей!

Василий Федоров, †1984

Вестминстерское Аббатство неповторимо по своей архитектурной готической красоте; даже ажурные потолки выполнены в стиле «горизонтальной готики». Оно строилось 35 лет и освящено в 1065 году: только здесь проходят коронации и похороны царствующих особ; в 1953 году в Аббатстве короновали Елизавету II; в 1997 году здесь прошла церемония похорон принцессы Уэльской Дианы, а в 2002 — похороны Елизаветы — королевы-матери. Внутри Аббатство представляет из себя кладбище-музей. Вход платный — 7,5 фунтов стерлингов. Ладно бы короли и могила Неизвестного солдата, но для завершения строительства не хватало денег, и стали хоронить не по заслугам, а по денежному вкладу. Большинство могил в каменном полу — из разноформатных плит; множество ног уже стерли имена, кое-где еще видны кресты. Здесь похоронены: писатель Чарльз Диккенс (†1870) и основатель теории эволюции Чарльз Дарвин — против его воли (†1882) , поэт Джеффри Чосер (†1400) и англичанин, проживший 153 года; из-за недостатка места его похоронили стоя. Есть место для захоронения Уинстона Черчилля (†1965) , но он отказался от этой великой чести с присущим ему юмором: «Мне кажется, большинство соседей было бы недовольно моим присутствием здесь». Последнее захоронение сделано в 1998 году создателю знаменитого мюзикла «Cats» («Кошки»).

Ежечасно по радио читается молитва, но столь короткая, что решившие было отдохнуть за это время экскурсанты не успели сесть на скамьи. Есть воскресные и будние службы — не больше часа. Наряду с традиционными кабинками для исповеди, где патер сидит и через зарешеченное окошко слушает исповедь, а исповедник стоит по другую сторону на коленях, установили новые, где при исповеди стоят оба — священник и исповедующийся: «чтобы люди не испытывали неудобства», — объяснили мне. Во всех церквах и соборах экскурсоводы советовали нам прикоснуться к статуе и загадать желание; в парижской церкви на Монмартре бронзовая стопа апостола Петра вычищена до блеска руками и губами жаждущих исполнения.

Католики чуть шевелят устами,

Идут сюда, как на смотр.

Сидит перед ними на пьедестале

Сам святой Петр.

Сидит не минуту, а ряд столетий,

И старится понемногу.

Склоняются взрослые, тянутся дети,

Целуют его в ногу.

Целуют, целуют, целуют они

С молитвенными словами...

Он стал инвалидом, ему полступни

Сцеловали.

Сергей Смирнов, †1993

В Аббатстве очень красиво и так же безблагодатно, хочется скорее вон... «Да, на Западе воистину нет уже христианства и Церкви, хотя и много еще есть христиан, да и никогда не исчезнут. Католичество воистину уже не христианство и переходит в идолопоклонство, а протестантизм исполинскими шагами переходит в атеизм и все зыбкое, текущее, изменчивое (а не вековечное) нравоучение», — размышляет Достоевский в «Дневнике писателя».

Здесь намечено и размерено

Все по правилу, по струне;

Только сердце мое потеряно

В этой вылощенной стране.

У нас не такие сажени,

Совсем другая верста,

Наши лошади не запряжены,

И конюшня давно пуста.

У нас — колеи глубокие,

Тяжело бежать колесу;

Васильки голубоокие

Пьют холодную росу.

У нас дорога проселочная

И таинственна и длинна:

Хорошо вспоминать про солнечные,

Про веселые времена.

У нас не такие дороги,

Совсем иные пути:

Вся надежда наша в Боге.

Больше некуда нам идти.

Владимир Диксон, †1929

Не обошлось и без торопливого посещения злачного района — Сохо. Где-то в районе площади Пикадилли-Серкус, где стоит всемирно известная статуя ангела, получившего в народе имя Эрос, нас провели по узким улочкам с безчисленными стриптиз-шоу, откровенными картинками в витринах и зазывалами у дверей заведений типа «Маленький Амстердам» или «Кино для взрослых». Кое-где, под табличками «Здесь стоять не рекомендуется», даже днем скучали жрицы любви. Потом мне рассказали, что один питерский парень попался — решился заглянуть внутрь и, несолоно хлебавши, вылетел обратно, лишившись 200 фунтов стерлингов. Так его и питали до отлета земляки-питерцы из туристической группы.

Мир похотлив, к блуду благоволит

И призывает мерзости учиться.

Но жениху всегда позор и стыд,

Забыв невесту, броситься к блуднице!

Христианин! Единому служи!

Стезею мира никогда не шествуй!

Оставь блудницу-счастье, поспеши

К своей Невесте — Вечному Блаженству!

Иеромонах Роман (Матюшин)

Ближе к вечеру мы вернулись на площадь Пикадилли уже без сопровождающих, чтобы спокойно осмотреться. Успели только сфотографироваться у статуи Эроса, символизирующей ангела христианского милосердия (?!), как толпа в центре города резко возросла, полицейские стали перегораживать проезжую часть дороги, зеваки чего-то терпеливо ждали. Я попытался спросить, что за событие ожидается, но мне ответили с такой скоростью, что пока мой мозг переваривал начальные слова, конец фразы уже улетел в Чайнатаун. Мы почему-то подумали, что лондонцы хотят выразить верноподданнические чувства своей королеве и благоразумно удалились в отель. Но вечером по телевизору я узнал, что по центру города проходила гоночная трасса на автомобилях. Ну, Лондон!

Good-bye, London! Вот мы уже на вокзале Ватерлоо, а рядом стоит поезд-красавец «Евростар», больше похожий на ракету. Я так много читал о строительстве туннеля под Ла-Маншем, что ожидал от двухчасовой поездки чего-то необыкновенного. Но поезд заглотил лондонские пригороды, нырнул в туннель — и вскоре показалась французская столица. Столица-поэма, город-кружево, ажурный Париж радушно распахнул свои двери. Радостное сердце учащенно бьется в грудной клетке. Кто не бывал здесь, не поймет меня. Почему Франция и французы так близки русскому человеку? Не знаю, не знаю; французы утверждают, что Париж построили ангелы. Бонжур, Париж!

Так воин из ножен

Вдруг выхватит шашку, —

Блеснет она молнией

В белом огне,

Так мост через Сену,

Лежащий врастяжку,

С размаху встает

И указует мне,

Что в Лувре я вновь Рафаэля увижу,

Опять с Веронезе знакомство сведу.

И мир мне покажется лучше и ближе,

Когда я туда

Потихоньку войду.

Галактион Табидзе, †1959

В Париже ровно в 12 часов дня включают уличные сирены для проверки, и приезжий пугается, думая страшное: все же это не пушечный выстрел с Петропавловки. Видеокамеры повсюду, даже в лифтах, а перед посадкой на поезд «Евростар», идущий под ЛаМаншем из столицы в столицу, меня впервые по-настоящему обыскали — вежливо, но профессионально. Разноязычную толпу туристов, терпеливо ждущую подъема на Эйфелеву башню, решительно рассекают бойцы французского ОМОНа — с пристальными глазами, с пальцем на спусковом крючке приспущенного вниз дула автомата. Никто не обращает на них внимания: люди рвутся наверх... К слову, форма башни, выведенная Густавом Эйфелем чисто математическим путем, удивительно гармонирует с природой, напоминая гигантское неведомое растение высотой 320 метров...

Наблюдение

В прямой черте от точки к точке —

Убожество людской мечты.

Взгляни, как скрючились росточки, —

Лишь хаос в них увидишь ты.

Природа прямизны не знает,

А все начала и концы

Прямой чертой соединяют

Лишь трусы да глупцы.

Юлиан Тувим, †1953

А на последней площадке в 274 метра дух захватывает от высоты и удивительной панорамы Парижа. В лучах вечернего солнца город открывает свою неповторимую гармонию с природой. Внизу по Сене плывут игрушечные пароходики, блестит вдали золотой купол Собора инвалидов, от Триумфальной арки тянутся широкие Елисейские Поля, глаза находят уже знакомые места — огромный Собор Парижской Богоматери, Дворец Правосудия, ажурный Сен-Шапель, Пантеон, остров Ситэ, старинный мост Пон-Неф, огромное каре Лувра, портики улицы Риволи, самый красивый парижский мост Александра III, шпиль церкви Сен-Жермен-де-Пре, дворец Пале-Руаяль, Вандомскую площадь, холм Монмартра с церковью Сакре-Кер и, наконец, за старым Парижем возвышается город сверхсовременных зданий — Дефанс. Описать красоту Парижа моему скудному перу не под силу, так же, как невозможно приделать руки Венере Милосской. Париж — это сказка, это вечная весна...

Мы дни на дни покорно нижем.

Даль не светла и не мутна...

Над замирающим Парижем

Плывет весна... и не весна.

В жемчужных утрах, в зорях рдяных

Ни радости, ни грусти нет.

На зацветающих каштанах

И лист — не лист, и цвет — не цвет.

Неуловимо безпокойна,

Безсолнечно просветлена,

Неопьяненно и нестройно

Взмывает жданная весна.

Душа болит в краю бездомном;

Молчит, и слушает, и ждет...

Сама природа в этот год

Изнемогла в боренье темном.

Максимилиан Волошин, †1932

В Париже — летняя распродажа! Витрины безчисленных бутиков кричат покупателям — sale! Все, кроме продуктов, продается по сниженной, порой наполовину, цене; одежда всемирно известных модельеров на эти две недели становится доступна всем. На распродажу в Париж съезжаются со всего мира; знаменитый универмаг «Галери Лафайет» переполнен народом с огромными фирменными мешками в руках. Мы тоже не удержались с женой и — простите, православные! — разыскали на Елисейских Полях шикарный косметический магазин «Sephora». Где и купили с помощью очаровательной француженки- продавщицы после одуряющего тестирования настоящие французские духи под названием — как вы думаете? — ну, конечно, «Paris». Их тонкий неповторимый аромат сохраняется очень долго; мне нравится их запах, напоминающий о дождливом июльском дне на Елисейских Полях.

Главной целью нашего трехдневного пребывания в Париже было добраться до русского кладбища в местечке Сен-Женевьев де Буа. С моим знанием английского это оказалось нелегким делом... Еще одиннадцать остановок на местном автобусе, и можно прочитать надпись Cemeterie Eglise Orthodoхe. Недалеко от входа нас встретила маленькая, но красивая церковь Успения Божией Матери, построенная по проекту Бенуа и освященная в 1839 году; но двери оказались закрыты. Я надеялся взять у настоятеля интервью, но пробегавший монашек сказал, что настоятель в отпуске, схватил под мышку подаренные газеты и убежал по делам. Зашли с женой в крохотный магазинчик, купили фотографии могил писателя Виктора Некрасова, автора правдивейшей книги о войне «В окопах Сталинграда»; убийцы Распутина — Феликса Юсупова; писателя Дмитрия Мережковского с Зинаидой Гиппиус; протоиерея Сергия Булгакова и, главное, великого Ивана Алексеевича Бунина. Здесь же продавался план кладбища на французском за 12 евро, но очень сомнительно, что мы сумели бы по нему разыскать среди девяти тысяч русских могил те, которым хотели поклониться. Где-то здесь лежал прах Андрея Тарковского, Рудольфа Нуриева, балерины Матильды Кшесинской, Зинаиды Серебряковой, банкира Павла Рябушинского и многих других из тех, кто был вынужден жить и умереть вдали от России. Накрапывал мелкий холодный дождь, аллеи были совершенно пусты. И вдруг на главной аллее я увидел ярко-красные цветы под белоснежным крестом — могилу Ивана Бунина. Здравствуй, Иван Алексеевич! Зажег фитилек французской плошки-свечки, прочитал молитву и опустил в полную воды тарелку для пожертвований несколько русских рублей. Как же далеко ты упокоился от родной стороны, Иван Алексеевич! Хорошо бы спать вам с женой где-нибудь под березкой на своей Родине, куда ведет тенистая аллея. Но к грусти примешивалась радость от встречи с местом упокоения великого русского писателя. «Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет. Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и невелик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А я все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот больше нельзя откладывать: или теперь, или никогда... И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи... В Париже ночи сырые, темные, розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее и красное — русские национальные флаги. Тут на мосту фонарей нет, и он сухой и пыльный. А впереди, на взгорье, темнеет садами город, над садами торчит пожарная каланча. Боже мой, какое это несказанное счастье!» И.А. Бунин. «Поздний час».

Возвращение

Мне слышится дружное хлопанье крыльев

Над кущами Сен-Женевьев де Буа,

Нежданное здесь, в тишине надмогильной,

Такое, что даже всплеснула трава.

В погожее небо не ласточки взмыли, —

Видна только пара степенных ворон.

Откуда же это звучание крыльев,

Как будто несущих малиновый звон?

Незримая, легкая, светлая стая

Готова лететь до родимой земли,

Где снег вековой наконец-то растаял,

Где старые корни опять зацвели.

Полет этот смелый ничто не нарушит, —

Уж слышно, как пробуют ангелы путь,

Чтоб души изгнанников, русские души,

В просторы далекой Отчизны вернуть.

Туда, — где в ночи зажигаются свечи,

Туда, — где церквам возвращают кресты,

Туда, — сквозь порывистый северный ветер, —

Где жизнь нелегка, но молитвы чисты.

К приветным крылам, как младенцы больные,

Отринутых души доверчиво льнут,

Лишь камни надгробий да склепы резные

Останутся славить чужбинный приют.

Все дальше волна многокрылого всплеска,

А вслед — просветленная верой мольба:

«Да будет вам в отчих полях, перелесках

Теплее, чем в Сен-Женевьев де Буа!»

Валентина Ефимовская, СПб.

Да, чуть не забыл сказать об одной примечательной особенности столиц, особенно Лондона. Поразила чистота воздуха, улиц, парков, метро да и всего 20-миллионного города. Асфальт на дорогах — хоть простыню расстилай, и нет тех уже не замечаемых дома русским глазом выбоин, обшарпанных стен, краски облупившейся, неровно уложенных тротуаров, а во двор войдешь, еще краше, чем на улице: везде цветы и деревья, со вкусом ухоженные, со стрижкой. Даже уличные столбы увиты плющом. Правда, шпана распылителями с краской и там балуется, — куда видеокамеры не дотягиваются. Словом, нет той привычной неряшливости, с которой мы, русские, делаем работу. За деньги делаем, но без любви. Это раньше работали за идею. А сейчас-то что мешает сделать на совесть?.. После возвращения все убожество Питера стало резать глаза: окурки, ошметки, обертки, осколки... Трудно снова привыкать...

Скудеет дух. Слабеет чувство.

Все меньше в роще певчих птиц.

Средь городского многолюдства

Все меньше чистых русских лиц.

Смешенье рас. Ума смешенье.

И мусор, мусор на Руси. . .

От смуты горькое смущенье

И на земли и в небеси.

Бегут предатели и трусы...

Кто донести поможет крест?

Вороний пир. И мусор, мусор...

Вхожу в обшарпанный подъезд.

Вчера, не выдержав, я мыла,

С брезгливой тошнотой борясь.

Дай Бог терпения и силы

Опять очистить эту грязь.

Я не уборщица из ЖЭКа!

Откуда столько здесь нерях?

Где просто совесть человека?

Вот! Надпись «дура» на дверях.

Нина Карташева, Москва

Теперь расскажу подробнее, как в Париже меня чуть не ограбили. Туриста везде за версту видно: с фотоаппаратом на шее, с путеводителем в руке, он безпрестанно крутит головой и вообще со стороны производит впечатление не вполне нормального человека. Мы зашли в салон метро, но двери вагона там закрываются не сразу — поезд может простоять на станции и пять, и десять минут. Неожиданно я почувствовал, что кто-то схватил меня за щиколотку. Взглянув вниз, я сначала увидел голову наклонившегося человека, а потом лежащий на полу ключ. Мысли заметались в моей туристической голове: пьяный? поднимает упавший ключ? поскользнулся? Человек продолжал держать меня за ногу. Не знаю, сколько это продолжалось, но вдруг щиколотка освободилась, и вор стремительно выкатился из вагона. И сразу же безшумно закрылись двери. На полу вместо ключа лежал мой спрятанный в задний карман брюк билет в метро. Кажется, там еще лежала бумажка в 5 евро, но с этой потерей смириться можно. Бумажник оказался на месте...

Так удачно закончилось для нас с женой знакомство с известными на весь мир парижскими карманниками. Осталось сказать два слова про само парижское метро. 3 68 станций располагаются по 13 линиям и позволяют легко попасть в любую точку столицы. Единственное неудобство: маленькое расстояние между двухместными сиденьями. Они установлены, как в наших электричках, друг против друга, и когда садишься, твои колени обязательно упрутся в колени соседа. Оказывается, вагоны проектировали сто лет назад, а парижане за век значительно подросли. Теперь я должен с сожалением сказать: Adieu, Paris!

Подступай

к глазам,

разлуки жижа, сердце

мне

сентиментальностью расквась! Я хотел бы

жить

и умереть в Париже, если б не было

такой земли —

Москва!

Владимир Маяковский, †1930

Вот и пролетело наше семидневное путешествие, очень утомительное, но наполнившее впечатлениями. Собственно, за ними и ехали.

Приятели проливали счастливые слезы,

Из Парижа приехав. Маленькие приключения

Смаковали. Застряли в них, как занозы,

Впечатления.

Прощаясь, призывали в Париж поехать.

Словно целебный напиток, путешествие их взбодрило.

Я не сказала, что мне никуда не к спеху,

Покуда Господь освещает путь и дает силы,

И раздвигает иного мира границы...

Дни очищаю молитвами.

Поднимаюсь, когда стою на коленях.

Разве могла я об этом приятелям проговориться?

Ведь мы в совершенно разных живем измерениях.

Наталья Карпова, †1995, СПб.

1  2  3