1  2  3

С 22 марта по 22 июня (с.1)

Вид Святителя Николая на иконе суров и требователен: «Что доброго ты сделал людям? как стоишь за родное Православие?» И тени улыбки нет на его лике; большая лысина переходит в морщинистый лоб, густые брови вопрошающе приподняты, пухлые губы сжаты, и никуда не деться от его взыскующего взгляда — служи Богу и людям! И глаза говорят, что святой горяч сердцем и вспыльчив: иначе не быть бы на Вселенском Соборе еретику Арию битым. Но русский люд чутко уловил сквозь внешнюю суровость Святителя его радеющее о помощи несчастным сердце — и святого, не бывавшего в Российских пределах, народ признал исконно своим, русским. И слушать не станут о его греческом происхождении. А длань у Святителя не только на дар добра, но и на вразумление утешиста: кому повезло, знает. Я тоже поделом испытал праведную ярость святого Николая: Святитель мою просьбу выполнил, а я отплатил ему смердящим грехом... Ну да, что было, то быльем поросло...

Захожу в храм, а Святитель уже вопрошает взглядом: «С чем пришел к Богу, чадо?» И если на душе просто и грех не гнетет ее тяжелым камнем, взгляд Свт. Николая теплеет и выражение лица смягчается: любит Святитель народ Божий, и люди платят Святителю тем же.

Святителю Николаю

Когда чую в мыслях злую битву,

Когда скорбь, болезнь теснятся там,

Я беру свой посох и молитву,

Отправляюсь в твой старинный храм.

Тотчас очи сердца станут зорче,

Как приду к тебе, презрев обман.

Радуйся, великий Чудотворче,

Радуйся, надежда христиан!

Строгий лик твой вижу я, Святитель,

Взгляд, сразивший ересь и хулу.

Радуйся, всех ложных обличитель,

Малую прими мою хвалу!

А. Морозов, Пенза

 

Когда в расцвете сил умер мой близкий друг, осиротевшая душа долго сопротивлялась случившемуся. Но позже боль от утраты стихла, и я стал способен на размышления: нет, совсем не случайна внезапная кончина совершенно здорового человека. Он был добрым и покладистым, равно легко соглашался пойти на службу в церковь или на веселые посиделки; укреплял здоровье американскими поливитаминами и крещенской святой водой, подарил мне книгу Поля Брэгга «Чудо голодания» с надписью: «Пусть эта книга будет средством к долгой жизни!»; не чурался доступной ему святоотеческой литературы.

Юрий был полон сил и энергии, и уж, во всяком случае, умирать не собирался. Было, правда, одно «но» в его семейной жизни, однако внешне все выглядело благопристойно. Когда он мгновенно умер от тромбоза сосуда сердца, меня стала мучить догадка об истинной причине его смерти; постепенно я укрепился в ней. Святой новомученик Герман пишет: «Когда человек полностью и совершенно становится на путь вечной правды или, наоборот, полностью отворачивается от нее, он больше не живет и должен умереть. Он прошел через все, что может ему дать жизнь, и он созрел для будущего» (Петр Калиновский. «Переход. Последняя болезнь, смерть и после». «Русская энциклопедия», Екатеринбург, 1994, стр. 94).

После Пасхи, оставив машину перед бездорожьем, мы с женой добрались до твоей могилы на Северном кладбище. Год с небольшим прошел с момента похорон, а обветшавшие от непогод венки по-прежнему окружают деревянный крест. И вьется по кладбищенскому песку черная ленточка: «Любим, помним, скорбим...» Как была раздвоена, Юра, твоя жизнь на земле, так даже смерть твоя не может воцарить мир в два твои семейства, только повода для обид прибавилось... Жила бы добрая память, а памятник на могиле для тебя теперь — дело никакой важности... Я молюсь за твою усопшую душу, ибо чаша весов Господних может склониться не на твою сторону...

Палочка мерно взлетает:

Музыка, стройно звени!

Нотные знаки не знают,

Что означают они.

В линиях нотной страницы

Ты, и другие, и я.

Только — недолго продлится

Нежная нота твоя.

В срок прозвучала в концерте,

И обрывается нить.

Замысла жизни и смерти

Нам не дано изменить.

...Или безсмысленно в мире

Все — и впустую трезвон?..

Так в опустелой квартире

Ночью звонит телефон.

Игорь Чиннов, †1996

 

Ну вот, рукопись ушла в недра издательства; ни изменить, ни дополнить ты теперь не можешь. А голова продолжает писать написанную книгу, и новые мысли обуревают тебя, и ты старательно делаешь поправки в домашнем компьютере — вычеркиваешь, заменяешь слова и фразы, делаешь вставки...

Однако это пустое, суетливое — это инерция сделанного от невозможности уже влиять на судьбу родного детища. Это если издательство приняло книгу в работу за свой счет. И все равно, робкий телефонный звонок издателю не прибавляет уверенности: «Ваша книга идет сверх графика, вот-вот в типографию...», — привычно говорит мучитель. Бабушкиными спицами разматывается тягучее время... Пытаешься писать новое, но писатели знают, как держит невышедшая книга, заставляет о себе думать.

И вдруг — это всегда вдруг происходит, — когда протянулись все сроки, ты получаешь от издательства сигнальный экземпляр книги. И радуешься так, как может радоваться только неизбалованный ребенок новой выплаканной игрушке. И тираж по нынешним временам — 4000 экземпляров — считается в писательской среде приличным. Правда, без редакторской правки не обошлось. Пишу, к примеру: «С мучительными муками выдирался я из трясины пьянства...» Редактор выкидывает «лишнее» слово, и получается: «с муками выдирался...» Чувствуете разницу? То-то! А что покромсали — так и не таким доставалось...

В 1830 году издатель «Отечественных записок» П.П.Свиньин учинил редакторскую правку гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Гоголь не узнал своего произведения.

Вот как писал Гоголь: «Дед мой (Царство ему Небесное! Чтоб ему на том свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники в меду) умел чудно рассказывать. Бывало, поведет речь — целый день не подвинулся бы с места, и все бы слушал. Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который начнет москаля весть, да еще таким языком, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку да из хаты».

Вот как «исправил» его Свиньин: «Дед мой имел удивительное искусство рассказывать».

«Бывало, час, два стоишь перед ним, глаз не сводишь, вот словно прирос к одному месту: так были занимательны его речи, не чета нынешним краснобайным балагурам, от которых, прости, Господи, такая нападет зевота, что хоть из хаты вон».

Поэтому получить писателю корректуру для последней правки — это еще заслужить надо, имя в издательском мире заработать, чтобы воевать за каждое тобой выстраданное слово...

Когда в безвестности до срока

Не на виду еще поэт,

Творит свой подвиг одиноко,

Заветный свой хранит секрет,

Готовит людям свой подарок,

В тиши затеянный давно,

— Он может быть больным и старым,

Усталым — счастлив все равно.

Александр Твардовский, †1971

 

Уже стали забываться времена, когда печатали членов Союза писателей тиражами немыслимыми — десятками, сотнями тысяч экземпляров, да в несколько заводов, и журналов толстых было куда как больше. Но, по правде, и качество написанного тогда было выше — не в пример нынешнему. Теперь бедный — в прямом и переносном смысле — писатель поневоле становится издателем, благо издательских контор развелось, как поганок после дождя, но рисковать деньгами они не хотят — и заполоняют прилавки пошлейшими вещами, которые литературой даже с большой натяжкой назвать невозможно.

Остается писателю издавать свою книгу собственными силами. Вот где пригодится и жизненный опыт, и советы братьев по цеху, и знание полиграфии, и толщина собственного кошелька. Книгу-то хочется издать красивую, чтобы подарить не стыдно: почти весь тираж на подарки и уйдет, не до продажи; и чтобы скреплены страницы на совесть, а то возьмешь иную книжку в руки, она по листочкам и рассыплется — склейка плохая; или строчки прыгают, словно пьяные; или редактор таких ошибок понаделает, что потом не одну ночь просидишь для исправления вручную; а если останется сколько-нибудь книг для покрытия расходов — тоже мука: крупные продавцы связываться по мелочам не хотят или такой процент заломят, что сам отстанешь. Вот и бегает писатель по городу со своим детищем в сумке, пристраивает поштучно. Потом надо отдавать долги и приходить в себя от добровольно взваленной ноши. И все равно: книжка твоя лежит на твоем столе и безконечно радует глаз. Признаюсь, свою первую книжку я клал рядом на подушку, чтобы, проснувшись ночью, убедиться, что она — не сон писателя времен великой перестройки.

«...Я работал головой даже тогда, когда думали, что я вовсе ничего не делаю... Я производил переделки своих прежних пьес... основываясь на разуменьи самого себя... Я видел, что на этом одном я мог только навыкнуть производить плотное создание, сущное, твердое, освобожденное от излишеств и неумеренности, вполне ясное и совершенное в высокой трезвости духа... Вот как трудно созидаются вещи, которые на вид иным кажутся вовсе не трудны» (Николай Гоголь, †1852) .

Однажды

Однажды Гоголь вышел из кареты

На свежий воздух. Думать было лень.

Но он во мгле увидел силуэты

Полузабытых нищих деревень.

Он пожалел безрадостное племя,

Оплакал детства светлые года,

Не смог представить будущее время —

И произнес: «Как скучно, господа!»

Николай Рубцов, †1971

 

А теперь отойдем от серьезных материй и переведем разговор в шутливую плоскость. Поэт и журналист Василий Степанович Курочкин (†1875) написал короткую трагедию «ПРИРОДА, ВИНО И ЛЮБОВЬ», первая строка которой звучит так: «Пришла весна...»

Действие 3. «ЛЮБОВЬ»

ЛИЦА: Поэт, Редактор, Цензор.

Поэт:

Люблю тебя. Любовь одна

Дает мне бодрость, дух и силу,

Чтоб, чашу зла испив до дна,

Непобежденным лечь в могилу.

Редактор поправляет:

Люблю тебя. Любовь к тебе

Ведет так сладко до могилы

В неравной роковой борьбе

Мои погубленные силы.

Цензор поправляет:

Люблю тебя. И не скорбя,

Подобно господам писакам,

Обязан век любить тебя,

Соединясь законным браком.

Подписывает: «ОДОБРЕНО ЦЕНЗУРОЮ»

 

В печати появляется стихотворение: «Природа, вино и любовь», под которым красуется подпись Поэта. В журналах выходят рецензии, в которых говорится о «вдохновении, непосредственном творчестве, смелости мысли, оригинальности оборотов речи и выражений, художественной целости и гражданских стремлениях автора».

Сейчас подобные искажения невозможны. Правда, писатель? «Судьба современных русских книг: если и выныривают, то ущипанные. Так недавно было с булгаковским Мастером — перья потом доплывали», — не удержался Александр Солженицын в предисловии к роману «В круге первом».

Справедливости ради должен сказать, что с редактором «Былинок» мне повезло, а пишу потому, что писатель всегда зависит от издательства: без правки книги не обойтись, можно дров наломать...

Но пусть стихи плохие самые —

Вся жизнь моя в словах моих.

Зачем же вы, редактора мои,

Стараетесь ухудшить их?

С чужими отпрысками справиться

Чужим отцам не по плечу.

Скажите, что вам в них не нравится?

Им сам я уши накручу.

Расул Гамзатов, †2003, Дагестан

При подготовке моей книги к изданию редактор выбросила безмерно дорогие для меня строчки. Рискуя вызвать неудовольствие, возвращаю их назад:

Встаньте, прошу вас! Почтим молчанием

Рукописи, книгой не ставшие,

Спаленные авторами в отчаянии

Иль убиенные их не писавшими.

Ирина Снегова, †1975

 

Мартюня — кошечка мелкая, а ее сын Малыш — здоровый, возможно, в безымянного приладожского отца. Но Мартюня — мать, а это в кошачьей иерархии что-то да значит: устраивается кот на лежанку у теплой батареи, но Мартюня сгоняет его, и Малыш послушно перебирается на другую. Малыш сильный, но Мартюня с ним не церемонится, и часто-часто ходит он с капельками крови на носу от ее иголочек-коготков.

Врач удалил у Малыша три зуба и обнаружил в желудке опухоль. Малыш поскучнел, тусклыми стали глаза, а во время приступов кричит страшным, почти человеческим, утробным голосом. По всему видно, недолго осталось пребывать ему с нами в квартирном кошачьем раю... А Мартюня, словно чуя беду, вдруг оставила Малыша в покое и даже иногда подолгу лижет его похудевшую от болезни морду...

Не верю, что звери не говорят,

Что думать не могут певчие птицы,

Что только инстинкты у хитрой лисицы,

И пчелы не знают, чего творят...

Достойно ль царя природы делить

Всех в мире живущих

На высших и низших?

Порой и владыки разумом нищи,

Все относительно, может быть?

Мы видим не все со своей горы,

Чудес неоткрытых еще немало.

Боюсь, чтоб кичливость не помешала

Нам постигать иные миры.

Александр Яшин, †1968

 

Нынешний, четырнадцатый по счету, Великий пост для меня особенный: и раньше по силам постился, ходил на службы, старался поменьше грешить. А тут зажглась внутри лампадка и душу греет. Первая половина поста тяжело далась, даже в больницу намерился, но после соборования полегчало и радость поста появилась. Раньше я просто терпел в ожидании Пасхи, хотя, если честно, и в праздник радости не было, а сейчас Страстная седмица — тяжесть должна быть на душе, искушения, — а вместо них радость, такая сладкая радость...

Когда Владыку Иоанна (Снычева), †1995, отпевали, радость такую же светлую чувствовал...

Желающий чести напьется печали,

Желающий власти — напьется вдвойне.

Вершины нещадно в снегах погребали

Идущих любою тропой к вышине.

Ужели труды — чтобы в свете купаться,

И полнить карманы алмазами льда,

На звуки земные порой отзываться,

— Пуская лавины забытым стадам?

Иеромонах Роман (Матюшин)

 

Получил письмо из города Новомосковска Тульской губернии от добровольного помощника газете Алексея Андреевича Логунова, русского писателя. Лежал он в больнице, а «на другой день по выписке пошел в храм; на улице сыро, пол в храме затоптан, а молитвы — с частым коленопреклонением. Я, было, подумал поберечь новые брюки, а потом махнул рукой, упал вместе со всеми на колени и... обомлел: от грязного пола исходил удивительно тонкий цветочный аромат! Может быть, запах ладана удержался у самого пола?

Вот так Господь утешил меня, как евангельского блудного сына... Слава Богу за все!

Всегда деревня привечала,

Как нянька добрая, меня.

Она мне люлечку качала,

Молилась, голову склоня.

Учила в школе русской речи,

Кормила кашей с молоком,

Чтоб рос,

Чтоб шире стали плечи,

Чтоб за добро платил добром».

 

Я тоже припомнил случай. Когда довелось побывать на греческом острове у мощей прп. Нектария Эгинского (†1920) , я приобрел в монастырской лавочке несколько пластмассовых бутылочек с освященным на его святых мощах маслом. Дома открыл одну, помазал больное место, но масло облегчения не принесло. При случае подарил маслице отцу Иоанну Миронову. Он откупорил сосудик, и дивное благоухание разлилось в келье, а после помазания моя давнишняя боль исчезла. Вот ведь как!

Чем старше мы, тем голос тише,

И часто кто-то нас зовет

Сквозь музыку четверостиший

В какой-то медленный полет.

И сами мы еще не знаем,

В какую радость мы идем,

Окружены уже, как Раем,

Неудаляющимся Днем.

Архиепископ Иоанн (Шаховской) , †1989

 

Как-то на даче сидели мы солнечным деньком с родственником на скамейке; он шумно курил, я разглядывал землю под ногами. Странные крохотные существа обитали на кромке бетонной дорожки и травяного зеленого леса: никогда не виданные красные паучки хаотично двигались взад-вперед, но если понаблюдать подольше, то появляется некая целеустремленность и осмысленность в перекатывающемся движении красных шариков.

- Смотри, Иван, какие паучки занятные! — пригласил я родственника.

- Нечего тут разглядывать! — топнул он ножищей по скоплению насекомых и
растер по бетону, оставляя за ботинком мокрую красноватую полоску.

...Теперь он не встает с постели, страдая от бронхиальной астмы. Конечно, я далек от мысли связать неприметный дачный эпизод с его тяжелым недугом: тысячами давим мы невзначай крохотных козявок во время ходьбы, не примечая этого. Один только Бог знает связь причин и событий...

Когда обрушатся привычные понятья

И оборвется вдруг связующая нить, —

О если бы тогда ни с кем не объясняться

По поводу того, что трудно объяснить.

О если бы тогда не думать о спасенье,

А вдруг почувствовать сквозь хаос и развал,

Что я неотделим от мошек и растений,

От карканья ворон, от сырости весенней,

И что я это все уже переживал.

Николай Стефанович, †1979

 

Опять, опять уговариваю своенравную душеньку к маме слетать, наведать; а мама никак не снится: закрыло тяжелое покрывало. Четвертый год пошел, и многое, видно, в ее нынешней жизни переменилось, а сердце знать требует — к лучшему? Раньше, что ни ночь — мама, и просить не надо, — то плачущая, то просящая, а то и с папой вместе. Написал в своей книжке просьбу о молитве, заказал «вечное» упокоение в Пюхтице, подаю на проскомидию ежевоскресно — и кончились свидания, словно киношная пленка оборвалась, не склеить... Так кстати письмо от читательницы из Нижегородской области пришло: «Недавно в газете Вы опять упомянули о своей маме, что Вы безпокоитесь за нее. Я постаралась как можно больше узнать в церкви, чем конкретно мы можем помочь нашим усопшим близким. А вот что: устраивать благотворительные обеды для нищих; каждый день читать каноны прп. Паисию Великому и мученику Уару, за исключением воскресенья и двунадесятых праздников, и читать с таким чувством, чтобы появились слезы — они могут свидетельствовать о том, что Ваши молитвы услышаны. Постоянно посылать деньги в монастыри на сорокоусты о упокоении р.Б. Веры; чем больше монастырей — тем лучше. Неотступно читать Псалтирь с упоминанием имени Вашей мамы. И наконец, подавать записки на литургии и ставить на канун свечи». Спаси Вас Господи, Елена Александровна, — многим помогут Ваши советы.

Если хочешь родимой душе помочь,

Мать, безмерно скорбящая, или дочь,

Боль минуя, акафист читай о ней —

«За единоумершего» — сорок дней!..

И душа родная, минуя страх,

О тебе помолится в небесах.

Ирэна Сергеева, СПб.

 

Будучи с самой ранней юности человеком пишущим, только сейчас, на склоне лет, стал задаваться вопросом: а что нужно писателю для творчества? Раньше мне казалось, достаточно листка бумаги да ручки, чтобы на коленке запечатлеть свои ускользающие вирши, а тишина вовсе необязательна, лишь бы люди не отвлекали на постороннее. А садиться за письменный стол и просиживать за ним энное число часов (и штанов) — участь профессионалов пера, для которых присутствие или отсутствие вдохновения — дело десятое. Это для них Союз писателей организовывал «творческие командировки» для пополнения впечатлений на всесоюзных стройках или за границей; это для них, «инженеров человеческих душ», были понастроены «Дома творчества».

Питерская поэтесса Ирэна Сергеева вспоминает: «Меня всегда веселило понятие «Дом творчества». Представить только! Десять, двадцать, пятьдесят поэтов сидят в своих комнатах и пишут стихи. Вчера они одинаково поужинали, одинаково промерзли, гуляя у моря (под горой, в парке, по проселку...), а в эту ночь слагают стихи. Одинаковые? Это чем-то похоже на роман всех с одной женщиной — музой». Глеб Горбовский в крымском Доме творчества познакомился с Анастасией Цветаевой: «Не наважденье, не символика: на склоне века, в сентябре, сестра Цветаевой за столиком клюет казенное пюре»... Получается, что не у одного меня возникало чувство несовместимости Творчества и его насаждения в конкретном обиталище...

Пишу на коленке.

Как выйдет. Везде, где придется.

Пишу на коленке.

Что-что, а коленка найдется.

Пишу на коленке.

В державе, где — вся я, всецело,

Коленка — мой письменный стол,

И машинка, и сцена.

...Пишу на коленке.

Играюсь, играю словами...

Со мной все мое.

Ну а с вами?

А ваше-то — с вами?!

Римма Казакова

К счастью, я никогда не был, да теперь уже и не буду, в Доме творчества: «Записки редактора» маленькие, вынашиваются в уме долго, а набросать их на бумагу — минутное дело. Потом они правятся до безконечности — пока не придут, по моему разумению, к единому знаменателю, а если попадут в книгу, их непременно, по мнению всех писателей, испортит издатель. Но об этом я уже писал...

Анна

Был какой-то период — не в жизни,

А над нею — в мерцании звезд,

В доцветании ангельских истин,

В Комарове — в Рождественский пост.

Восседала в убогой столовой,

Как царица владений своих,

Где наперсники — Образ и Слово,

А корона — сиятельный стих!

В раздевалке, с усмешливой болью,

Уходя от людей — от греха,

Надевала побитые молью

Гумилевского кроя меха.

Там, в предбаннике злачного клуба,

Что пропах ароматами щей,

Подавал я Ахматовой шубу,

Цепенея от дерзости сей.

И вздымался, по-прежнему четкий,

Гордый профиль, таящий укор...

Как ступала она обреченно

За порог, на заснеженный двор.

Уходила тяжелой походкой

Не из жизни — из стаи людей,

От поэтов, пропахших селедкой,

От терзающих душу идей.

Провожали не плача — судача.

Шла туда, где под снегом ждала,

Как могила, казенная дача —

Все, что Анна в миру нажила.

Глеб Горбовский, СПб.

 

«ОРДЕР №16151/773-от 18 августа 1948 г.

Выдан гр. СИРОТКИНОЙ Вере Георгиевне в том, что она и проживающие с ней два человека имеют право вселения в порядке обмена с гр. ПОЛЯКОВОЙ Александрой Филипповной на жилую площадь в гор.Ленинграде по адресу:

ул.Бородинская, дом №15, квартира 23, количество комнат 1 размером 25,55 кв. метров.

Список лиц, въезжающих по ордеру: РАКОВ Эдуард Григорьевич - сын 1-.09.1939 г.р.

РАКОВ Александр Григорьевич — сын 09.10.1947 г.р. Начальник бюро /подпись/»

Я все же что-то записывал из маминых рассказов, хотя сейчас мало что сохранилось. Так вот, мы получили ордер на ул.Бородинской (угол Загородного проспекта), на --м этаже, вход через аристократическое парадное. В квартире пять комнат, в одной живет вдова полковника, в другой — Левина Сарра Азаровна. В моих воспоминаниях этого периода осталась только круглая, с ребристой жестью, печь в углу комнаты. Или она стояла в другом месте моего детства?..

Когда выдавали эту бумагу, мне не было и года, а брату — почти девять лет. Много воды утекло с тех пор... Я, младший, по праву гордился братом —        умницей, ученым, пером его легким — читать любо, и завидовал — мастерской игре на аккордеоне, и рисункам, и умению в деревне избу срубить — много ему Господь талантов дал. Да за целую жизнь разные обиды взаимные налипли — не разобрать, кто теперь прав-виноват. Так и разошлись — каждый со своей правдой и болью; духовный отец меня благословил. После мамы кто сыновей помирит?..

...Мальчишки-одногодки завидовали и обижать боялись: «У тебя брат — в обиду не даст!» Должно быть, так: не вышло еще время...

Виноватых не ищите:

У судьбы нелегкий нрав...

Так уж вышло, не взыщите,

Все нуждаются в защите,

Всякий, в общем, в чем-то прав.

Елена Николаевская

 

Прочитал три пуда поэтов и подивился: все как один пишут о России и никто — о своей повинности перед ней. Пишут о ее терновом венце, но никто не примеряет его на себя. Плачем плачут о кончине любимой Отчизны — и пальцем о палец не ударят, чтобы поспособствовать ее спасению. Обличают грехи других — но ни звука о собственном очищении души. Призывают народ к покаянию, а про Церковь вставляют для благозвучия строки...

Любителям России

Как бы мы ни теребили

Слово Русь — посредством рта,

Мы Россию не любили.

Лишь — жалели иногда.

Русский дух, как будто чадо,

Нянчили в себе, греша,

Забывая, что мельчала —

В нас — вселенская душа.

Плачут реки, стонут пашни,

Камни храмов вопиют.

И слепую совесть нашу

Хамы под руки ведут.

Если б мы и впрямь любили,

На святых холмах Москвы

Не росло бы столько пыли,

Столько всякой трын-травы.

Если б мы на небо косо

Не смотрели столько лет,

Не дошло бы до вопроса:

Быть России или нет?

Глеб Горбовский, СПб.

 

Во время второго правления Ельцина неведомо как был включен ваш покорный слуга в двухтомный справочник «Влиятельные, известные люди города, 1997-1998 гг.». Привожу мои ответы на вопросы (том I, стр. 314) не из тщеславия — любопытно все же сравнить, о чем думалось и мечталось целую эпоху назад. Итак, «планы на будущее: выпуск детской православной газеты «Чадушки» (сделано), создание православного издательства, паломнической службы (не получилось), увеличение тиража газет (незначительное и с большим скрипом), воцерковление» (труднее, чем думал: много ошибок и искушений. Зато — обрел опытного духовного отца в лице протоиерея Иоанна Миронова). «Свободное время любит проводить в церкви, в монастыре, в паломничестве по православной стране, за чтением святоотеческой литературы. Все мысли — о работе». (Все правда, только паломничаю все реже из-за отсутствия здоровья. Мысли о работе не отпускают: забот у директора ООО «Православный Санкт-Петербург», издателя, учредителя, главного редактора и распространителя пяти православных газет в одном лице полон рот.) «Уважение вызывает деятельность поэта иеромонаха Романа (Матюшина), ученого и журналиста Л. Ильюниной, которых хотел бы видеть в числе участников Ежегодника». (Что касается иеромонаха Романа, то за прошедшие годы я полюбил его еще сильнее; его стихи-молитвы часто появляются на страницах наших газет. В упомянутой выше журналистке разочарован полностью.)

«Наибольшее уважение вызывают труды Митрополита Санкт-Петербургского Иоанна (Снычева) , †1995. Все остальное — только в связи с Православием, служит ли оно Богу или уводит от Него». (Владыку Иоанна люблю по-прежнему и молюсь как умею.)

«Свой вклад в будущее Санкт-Петербурга видит в том, чтобы оставить после себя крепко стоящую на ногах газету «Православный Санкт-Петербург» и ее «сестер» — это самое большое счастье». (Теперь думаю иначе: все в руках Божиих.)

 

«Ничего хорошего в ближайшее время Россию не ждет: страна забыла слова «порядочность», «нравственность», «совесть», в правительстве — воры. Россия продолжает колонизироваться. В Православии сильны экуменические тенденции (и церковная бюрократия). Александр Раков». (Добавил бы к сказанному: страна расползается по швам, а у нас исчезает воля к жизни, безразличие ко всему — в Православии оно называется теплохладностью — охватило людей.)

Родине

Они глумятся над тобою,

Они, о Родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат...

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей —

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

Иван Бунин, †1953

 

Мы даже не хотим замечать, что наш технократический мир становится все уязвимее. Отключится электричество — потухнет экран телевизора, замолкнет радио, перестанут выходить газеты, превратятся в безделушки компьютеры, остановится производство, не будет топлива для машин, сгинут правительства, а средством для письма снова станет березовая кора, а передвигаться будем на своих двоих, и вновь вернемся жить в деревянные теплые избы, удобрять огороды навозом, а продукты хранить в погребах.

Нам телевизор дарит речи,

Их произносит на заре

Недолговечный человечек,

Живущий в мыльном пузыре.

Сергей Николаев, СПб.

Не верите? Выключите на сутки свет в своей уютной квартире на 16-м этаже...

 

«Роза, покрытая тернием, делает людям следующее прекрасное наставление: «Все, что есть приятнейшего в этом мире, о смертные, смешано с горестью; вы не имеете здесь чистых благ, но везде и во всем примешано какое-нибудь зло к добру: с удовольствием соединено раскаяние, с супружеством — вдовство, с изобилием — труды и заботы, с возвышением — страх падения, со знатностью — лишние издержки, с утехами — пресыщение, со здоровьем — болезни»« (Св. Василий Великий).

Природе

Видно, чего-то мы перемудрили,

Стали чего-то не понимать:

Все покоряли тебя — не покорили,

Как же такое — родную мать?

И не за эти ли притязанья,

И не за этот ли вздорный нрав

Нам посылаешь ты в наказанье,

Деток зарвавшихся покарав,

То разрушительнейшие сели,

То суховей — острей, чем нож,

То небывалым еще доселе

Землетрясением как тряхнешь!..

Разве забыли мы, что мы были,

Были и есть у тебя в долгу? . .

Я вот от грохота и от пыли

Каждой весной в леса бегу.

Все, что завистливо и спесиво,

Ты меня учишь — не принимать...

Вот и поклон тебе, и спасибо,

Слышишь, спасибо, природа-мать!..

Николай Старшинов, род. 1924

 

В Архангельске бывший работник «Горгаза», в отместку начальству за несправедливое, по его мнению, увольнение, глухой ночью в одном из домов выкрутил газовые заглушки. Взрыв уничтожил целый подъезд, погибло 58 человек, ранено больше ста...

При обмене квартиры, в которой мы сейчас живем, пожилой и внешне солидный мужчина перерезал электрические провода, телевизионный кабель, вытащил дверные ручки, снял с пола линолеум — ради того только, чтобы стал невозможен разъезд с бывшей женой. Обмен все же состоялся — благодаря тому, что бывший муж получил львиную долю денег от продажи квартиры...

Бывший работник «Горгаза» и думать не думал о возможных жертвах его поступка, а бывшему мужу было наплевать на будущих жильцов — ему бы побольнее жене сделать, раз не желает с ним больше жить.

Что за порода людей такая пошла? Православие учит прощать даже заведомо виноватым: «Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз» (Мф.18, 21).

Как научиться этому, Господи? Ты велишь прощать всем и все, а на их лицах нет ни раскаяния, ни жалости к чужой боли-беде; и только бесоподобная ухмылка радости от содеянного зла потемняет их лица...

Ворон ворону глаз не выклюет,

Волк волчонка не загрызет,

Нежат выводок выпь и выхухоль,

Человек же — наоборот.

Обернулись гулянкой праздники.

Разошелся труд с ремеслом.

Род людской — он не знает разницы,

Что сберечь, что пустить на слом...

...Наши дети глядят волчатами

На жестокость своих отцов,

И в ночи мотоциклы мчат они

Дикой стайкою беглецов.

Так живем. Ко всему привыкли мы,

А спохватимся — жизнь пройдет.

Ворон ворону глаз не выклюет,

Волк волчонка не загрызет.

Валентин Голубев, СПб.

 

Кому-нибудь интересно, как иной раз пишут-вымучивают стихи? Первая строфа уже почти есть:

Я в Вене родился, на родине вальса,

В далеком теперь уже сорок седьмом...

Танцуют по клавишам тонкие пальцы,

И Штрауса звуки плывут над со за смычком...

А что писать дальше?..

Кровавой трудной Победы желанное чадо;

Я нашей Победы желанное чадо — плоть;

Мне русские сказки тра-та шептал Венский лес — отец;

Я русской нашей Победы желанное чадо; рада — рядом;

Когда мне русские сказки шептал Венский лес; 33 года отцу, 32 — маме;

И знал я тогда — ничего мне не надо,

Что счастливы будут и мать, и отец; беззубый рот;

Ему тридцать три. Дыши полной грудью — люди;

Майор. Два сыночка. Красива жена;

Я нашей Победы желанное чадо — живая награда,

Мне русские сказки шептал Венский лес;

Я нашей Победы живая награда,

Мне русские сказки шептал Венский лес.

Я папы и мамы желанное чадо

К груди прижимал сына тра-та-та счастливый отец — крест;

Я папы и мамы героя желанное чадо,

Мне русские сказки шептал Венский лес.

Я славной Победы живая награда —

Звенели медали, был счастлив отец;

 Сыночка сынулю к медалям прижал;

Сынка на груди нес счастливый отец;

Я знать бы не должен, но помню и знаю,

Как счастлив был папа безмерною радостью он — звон;

Как славной Победы живую награду;

И сына к груди прижимает отец;

Сыночка к медалям прижал мой отец;

Сыночка к груди прижимает отец;

К медалям сынка прижимает отец.

Наконец, после двухнедельных мук:

Я в Вене родился, на родине вальса,

В далеком теперь уже сорок седьмом...

Танцуют по клавишам тонкие пальцы,

И Штрауса звуки плывут за смычком...

Я папы-героя желанное чадо.

Мне русские сказки шептал Венский лес.

Как славной Победы живую награду,

К медалям сынка прижимает отец.

Александр Раков

 

Один очень умный человек сказал, что как для написания гениального стихотворения, так и не очень, затрачивается совершенно одинаковое количество умственной энергии. Поэтому, когда мы пишем стихи, мы все уподобляемся гению... Другой умный человек заметил: особенность стихотворчества заключается в том, что, начиная писать стихотворение, человек не может предвидеть, чем оно закончится. И еще: сам строй стихотворения очень напоминает человеческую жизнь. И не будем забывать, что Библия написана стихами.

Я плачу, да! и духом чую,

Что, свой рисуя идеал,

Всю душу чистую, святую

В свой труд художник полагал.

И, плача, мыслию взываю

К тебе, певец страны родной,