Страницы души

Слово о Вере

Верой, Верой Георгиевной Сироткиной зовут мою маму. Она стала совсем старенькой, моя мама. Время приблизило ее к земле, согнуло плечи и изморщинило кожу, но у нее по-прежнему самое красивое в мире лицо и самые вкусные пироги. Все ладится в ее золотых руках. И люди тянутся к ней на огонек погреться. А умению прожить на скромную пенсию может позавидовать любой дипломированный экономист. Да еще умудряется мама отложить денег на сберкнижки своим двум вполне обезпеченным сыновьям. И хранит она в заветной шкатулке на память наследникам четыре медали “за бой, за труд”, которые на моей памяти никогда не носила. И не хочет мама никому мешать, скрадывая одиночество с вологодским котом Маратом.

Верует ли она? — Не берусь судить, но недавно попала она в больницу с инфарктом. Случилось так, что на другом этаже лежал после операции ее младшенький. И писала мама из реанимации записки: “Молюсь за тебя, сынок, чтобы у тебя все прошло...” А что на свете может быть сильнее материнской молитвы?..

Мне кажется, что человеку еще на земле дано испытать безсмертие,— пока жива мама. И лишь когда — временно — обрывается Божия нить, безпощадно-четко ощутишь вдруг свою безпомощность и конечность.

И как хорошо, забыв про свою “ученость” и возраст, припасть к материнским коленям и заплакать по-детски светлыми облегчающими слезами... Живи долго, мама!

24 января 2002 года исполнился год со дня кончины Веры Георгиевны Сироткиной, моей мамы.

27 января 2001 года город праздновал 57-ю годовщину полного снятия блокады, а мы везли гроб с телом мамы в последний путь. Серафимовское мемориальное кладбище было полно народа — шло возложение венков, и бдительные милиционеры долго не пропускали автобус, везущий блокадницу к месту упокоения. До свидания, мама! Я буду бережно хранить твои медали, полученные от родного города-героя. Господь милостив к тебе, судив именно в этот день похоронить тебя.

Запахи ладана, свежевыкопанной земли, ельника, опущенный в могилу гроб, стук грунта о крышку, звездочки красных гвоздик, плач последней подруги юности, с трудом добравшейся проститься с тобой... А рядом могила мужа, моего отца, двадцать лет дожидавшегося тебя.

До свидания, мама! Какой же красавицей ты была, когда родила меня на свет! Вечная память! Помолитесь о рабе Божией Вере — кто хочет и помнит.

Из маминых писем:

“Саша, не ищи идеала, его нет. Как я ругаю себя: порой я была не права с папой, но я его очень любила и все хотела переделать, а его надо было любить такого, каким он был. Пиши, чтобы мне не было так одиноко”.

Из санатория: “Самочувствие неплохое. Плачу редко, но бывает иногда грустно и одиноко, хотя окружают меня хорошие люди. От Саши письма так и не дождалась...”

Из деревни: “Саша, мне ничего не надо. Я здорова, плачу меньше, скучаю по тебе. Так я рада твоему письму, только и перечитываю его. Жену береги, тебе лет много, я уже писала — идеалов нет...”

Во Львове: “Дорогой Саша! Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю тебе, сын мой, быть честным, трудолюбивым, уважать старших, хорошо учиться, много счастья в жизни и хорошего здоровья. Видишь, как много хорошего желает тебе твоя мама, самая близкая, самая правдивая. Как я хочу, чтобы ты уже разбирался в людях и стремился находить людей хороших. 17 лет — уже немало, но и не так много. Я очень хочу тебе счастья. Твоя мама”.

Из деревни: “...Не нервничай и никому ничего не рассказывай — одни поймут и посочувствуют, а другие осудят. Говорят: радость у тебя — поделись, а горе подальше спрячь. Ты молодой, неглупый, и жизнь еще впереди, слишком сложна она, а человеческие отношения еще запутаннее...”

“...С папой сложно и трудно, но что сделаешь. Очень жаль его. Саша, прошу тебя, и отцу привет пиши, а то в последнем письме не было, он обижался...”

“Пишите мне, не давайте чувствовать одиночества...”

“Спасибо тебе за все-все, Саша. Получила и фото, и письмо, и за заботу о квартире. За книгу спасибо, как это ты высмотрел, молодец. Живите дружно, береги жену. Если сможете встретить,— хорошо, нет — доберусь с багажом одна...”

“Лера, у Саши сложный характер, ты легче относись к этому, не нервничай. Нам не пришлось с тобой поговорить, но одной очень плохо, но мужья не рождаются хорошими — их жены воспитывают. А Саше скажу: «Не нужен клад, когда в семье лад». Не обижайтесь на меня, я ведь мама”.

Из Ленинграда: “Как твои дела, Саша? Ты ведь во Владивосток не гулять поехал. Мы с Лерой очень надеемся, что у тебя все наладится. Как ты вел себя последнее время, сам знаешь. Тебе было дано все, ты был счастливым ребенком, от большого счастья ты все время усложнял себе жизнь. Да, Саша, всегда так получается, когда мне особенно трудно, тебя нет около меня, но я не сержусь, только бы ты не потерял Леру. Ой, как плохо одному! Извини, я много думаю о тебе: твое состояние — мое здоровье и моя жизнь. Так не укорачивай ее... Ну, сын мой, где наша не пропадала! Лечись и возвращайся домой, уж здесь-то ты будешь обласкан, тебя любят, тебя ждут и желают только хорошего. Целую, твоя мама”.

Только теперь, через год после маминой смерти, я по-настоящему прочитал ее письма, написанные в разные годы, понял заложенный в них смысл. К четырем женщинам обращалась она, каждый раз надеясь, что уж теперь-то сын остепенится, покончит с разгульной жизнью, возьмется за ум. А на маминых руках еще был безпомощный отец с аукнувшейся после военной контузии болезнью, и боль за неудачные и скоропалительные браки младшего сына, и за его безпробудное пьянство, и за невозможность ему устроиться по специальности после окончания ЛГУ, и за грубость его и неласковость. Но сквозь черную безпроглядность чуяло материнское сердце — придет время и для младшенького, наладится все. А тут и женщина достойная появилась, сын к Церкви стал прилепляться, неприметно для посторонних мягчела его душа. А чего стоила ей смерть отца, такая нелепая и внезапная? Прощальный залп караула над телом полковника на кладбище приговорил ее к двадцатилетнему одиночеству.

...Я так мало говорил с тобой по душам, мама. Все поучал и сердился, а ты сжималась в комочек, плакала и все прощала. Уходили в мир иной друзья и знакомые, ухудшалось здоровье, мир сузился до размеров крохотной квартирки. Но всех ты оделяла гостинцами, и многим ты помогла, а уж сколько навязала кофточек и платков — и не счесть. И приезжал я к тебе редко, хотя жили неподалеку. Отзвонишься по телефону — ты и этому рада. Сама же безпокоила редко — это уж когда невмочь.

Болела часто, но “ничего, отлежусь, сыночек”. А я обещал лекарства — и, конечно, забывал. А маме не лекарство — ласка нужна была, она и причины придумывала: “Саша, приезжай, я вазу хочу подарить”, или еще чего-нибудь. Я откупался деньгами и, как-то успокаивая совесть, звал маму в гости к нам. Когда могла, она приезжала, таща с собой тяжеленную сумку с пирогами, пельменями, вареньем... Рассказывала давно говоренное, известное, про войну, блокаду, юность, семейные истории, а я, лишенный терпения и такта, прерывал ее или уходил в свою комнату. Бедная мама! Не желая мешать нашей семейной жизни, она одиноко проводила дни в компании с котом Маратом. Когда мы с женой поменяли жилье и стали от мамы еще дальше, она засобиралась в Москву, к старшему сыну. Даже вещи туда переправила, но все тянула: видимо, не хотела расставаться с городом, с которым связана молодость и почти вся жизнь. Лежишь ты теперь на тихом Серафимовском, как судил Господь, и мне к тебе ходить близко. Прости меня, мама, за позднее прозрение, но так уж устроен человек: что имеет — не хранит, потерявши — плачет. Собрал ваши с папой фотографии в альбом и часто разглядываю. Оказывается, я так мало знаю о вас. Зима укрыла вас с папой белоснежным одеялом, но вместе вам не холодно. Я покидаю могилу, и выбравшись на дорогу, еще вижу колеблющийся свет лампадки под самым крестом. Не скучай, мама, теперь я буду приходить к тебе часто...

За долгие годы немало

Запомнил я слов дорогих,

Но самое первое — мама,

Как прежде, мне ближе других.

К нему возвращаюсь я снова,

Желая навеки сберечь.

Поскольку без этого слова,

Уверен, расстроится речь.

В нем щедрость, и слава, и сила,

Могущество и торжество...

О чем бы меня ни спросили —

Мне трудно не вспомнить его.

Грохочут над миром громами

Слова: “Русь, Отчизна, земля!”

А слышится тихое — мама,

Старушка родная моя.