Пишу свою судьбу до точки

НЕ ВСЁ МИНУВШЕЕ ЖЕСТОКО, НЕ ВСЁ ГРЯДУЩЕЕ СВЕТЛО

А память — странная это штука, — память вдруг возвратила меня в те далёкие счастливые годы, когда я учился в третьем классе московской 148-й школы на Хорошевке. Сохранилась фотография, где мы стоим с давно забытым мальчиком в нашем школьном саду, а на обратной стороне маминым почерком написано: «Саша после окончания 3-го класса. Проявил инициативу и сфотографировался за 3 рубля. Москва, 25 мая 1957 года».

 Юность шуткой прошла неуместной,
 Зрелость тоже, как видно, пуста.
 Только детство, как всякое детство,
 Походило на детство Христа.
 Потому и сияет оттуда,
 Через толщу безрадостных лет,
 Незакатный, пожизненный свет…
Николай Зиновьев, Краснодарский край, р. 1960 (№ 6, 85)

Надо сказать, что быть пионером мне нравилось. Вошло в плоть, как принимали нас в пионеры в музее, где стоял паровоз, который вёз тело Ленина из Горок в Москву. Он был весь увешан венками, и мы, ничего не знавшие о смерти, сразу почувствовали траурную торжественность и весомое значение события. А когда на пластинке зазвучал голос вождя, всех нас, малышню, охватило ощущение непоправимости огромной утраты, хотя звучащий, плохо записанный голос, мне помнится, был невнятен, и о чём говорил Ленин, до сих пор тайна.
Я был активным мальчишкой, и если сейчас говорят, что носить пионерский галстук было пустой формальностью, я отвечаю: ложь! Каких только дел мы не делали! Это и сбор макулатуры, и помощь старикам, и выпуск стенгазет, и экскурсии по столице и вокруг Москвы, к примеру, в Архангельское, и отдых в пионерских лагерях, а если не было возможности, при школе всё лето работал свой лагерь с разными кружками. У нас был огромный участок, где для школьной столовой растили ягоды и фрукты, и никто при сборе урожая не запрещал детям лакомиться прямо с куста. Уважали учителей и учились прилежно. Да разве можно сравнить наше школьное детство с нынешним? Ни в жисть!

НАРКОШКИ
Я подметаю школьную дорожку,
А под метлою крутятся шприцы,
На лавочке балдеют две наркошки,
Им наркосны — как будто леденцы.

Они на вид ещё отроковицы,
Им в школе бы за партою сидеть,
А им сейчас не хочется учиться,
Им нравится на лавочке балдеть,

Разглядывая наркосновиденья,
В которых школа близко не видна…
Ох, и тяжёлым будет пробужденье
Наркошек от чудовищного сна.

Им хорошо там, в наркоинтернете,
Где наркотой торгуют наркоты…
А я метлой шуршу на этом свете,
Чтоб в мире было больше чистоты.
Алексей Любегин, СПб. (№ 6, 295)

Только об одном я теперь жалею: не дала мне жизнь учиться в одной-единственной школе, только в родном городе, жить на Хорошевском шоссе, жениться на соседке или однокласснице.

ДОЛЯ
Нет дома, где родился,
нет школы, где учился,
нет роты, где служил,
страны, в которой жил.

Лишь холм от церкви с краю,
где спят отец и мать,
ещё мне помогает
себя не потерять.
Евгений Артюхов, р. 1950 (№ 7, 13)

Если разложить мою жизнь географически, то получается такой изломанный пунктир: родился в Вене, девяти месяцев меня увезли в Ригу, потом в Москву — в Венгрию — опять в Москву — назад в Венгрию — в Москву — в Польшу — в Ленинград — во Львов — наконец, опять в Ленинград в 1966 году. Армию я отслужил в Свердловске — на Южном Урале, в 1969 году окончательно вернулся в Питер. Школу-одиннадцатилетку закончил во Львове, в Ленинграде успел жениться, поступить на английское отделение филологического факультета, закончить первый курс, и за несданный экзамен по истории КПСС (не пошёл пересдавать) призвали в армию.
Надо сказать, что жену я привёз из Львова, где мы вместе с друзьями весело проводили время. Узнав о моём желании жениться, все дружно отговаривали: Екатерина и вправду вела себя слишком вольно, — но разве молодого дурака удержишь? Привёз её в Питер, родители были вынуждены прописать и её в двухкомнатной «хрущёвке», устроить на работу к маме, в 1966 году я поступил в Университет.
А 21 ноября 1967 года уже надевал солдатскую шинель, попал в сержантскую школу в Свердловске, где из меня сделали командира зенитно-ракетной пусковой установки.
Маленькое отступление:совершенно случайно нашёл своё заявление о приёме в ряды ВЛКСМ во львовской школе № 65 от 26 мая 1965 года. Где-то я набедокурил, раз заявление осталось на руках. Но уже в 1968 году, будучи младшим сержантом, стал секретарём комсомольской организации дивизиона, а вскоре — инструктором по комсомольской работе 596-го зенитно-ракетного полка в посёлке Халилово Оренбургской области. Это — наивысшее достижение для солдата-срочника. Кабинет мой находился рядом с кабинетом командира полка, и он терпеть меня не мог за то, что, готовясь к докладу перед солдатами, я много курил, а табачного дыма он терпеть не мог. За это начальник политотдела делал мне внушения.
Но уже весной 1969 года моя политическая карьера закончилась: дома загуляла молодая львовская жена, которая прилетала ко мне за 3000 км, в Халилово, осенью 1968 года. Начинаю восстанавливать подробности более чем сорокалетней давности. Да не просто загуляла — была беременна неизвестно от кого. Отец прислал телеграмму, что Катерина беременна и должна родить в апреле. Я побежал к начмеду, и мы вместе пытались высчитать, как можно родить ребёнка в апреле, если была она у меня намного позже. С огромным трудом в декабре 1968-го вырвался в отпуск, повёл её к гинекологу, но в кабинет зайти постеснялся, и был обманут ею с помощью врача фальшивой справкой о сроке беременности: её приезд в полк совпадал с указанным сроком беременности. Разругался с родителями, обвинив их в плохом отношении к жене, и вернулся служить, ожидая первенца в июле-августе. Но 27 апреля 1969 года родилась «дочка» Наташа. Всё, что было обещано мне когда-то судьбой, безрассудная женщина зачеркнула собой, словно поздняя молния, опалила меня… Жизнь надолго запомнила эту вспышку огня…
Александр Шевелёв, †1993, СПб. (№ 4, 24)
Наверное, вам трудно, если возможно вообще, представить себе состояние человека, который в 20 лет испытывает подлую измену; я чуть не застрелился. Кабинет инструктора политотдела пришлось сменить на дальний дивизион в казахстанской степи, чтобы там считать дни до подступавшей через несколько месяцев свободы. Но по моему настоянию изменница привезла четырёхмесячную девочку в казахстанскую степь за несколько месяцев до дембеля: я думал, я надеялся, я верил, что смогу простить.

Как много дров ломаем в юности!
Кровь в наших жилах горяча.
Мы по своей по безрассудности
Порою рубим всё сплеча.

Потом нам каяться и мучиться,
Или краснеть в конце концов.
…И снова молодость не учится
На промахах своих отцов.
Пётр Кобраков, р. 1921 (№ 6, 274)

В декабре 1969 года вернулся в Ленинград, закончил второй курс английской филологии и ушёл в академический отпуск; начал пить. Жить с женой-изменницей, родившей чужого ребёнка, оказалось мне не под силу. Из решения суда: «Истица обратилась в суд с иском о расторжении брака, ссылаясь на то, что в период нахождения мужа на службе в армии она изменила ему и у неё родилась дочь Наталья. Суд считает возможным расторгнуть брак между супругами, т. к. мириться они не желают, конфликт в семье принял затяжной характер и совместное проживание невозможно. Дочь Наталью, рождённую 27.04.1969, оставить на воспитание матери, Раковой Е. А. 11 ноября 1971 года». Мои страдания я хотел затушить безконечной пьянкой.
Но львовянка не терялась: подала на развод, признала измену, однако в советские времена часть квартиры, которая принадлежала отцу после демобилизации из армии, по закону о прописке принадлежала и ей. Пришлось родителям разменять её на две комнаты и самим купить кооперативную квартиру. А она без проблем обменяла ленинградскую комнату в Новой Деревне на двухкомнатную квартиру не просто во Львове, а даже в доме, где проживала её мать. Комбинацию можно было считать завершённой…
Знаю, что описал положение безтолково, но как только начинаю писать, в памяти встают не только подробности, но ярко всплывают и бурлят чувства, испытанные мной тогда. Не дай вам Бог!..
Надо сказать, что сразу после армии я работал на заводах: ЛОМО, Кировском, с 1976 по 1990 — в ЛОЭП «Светлана», причём целых семь лет — рабочим в «спиртовом» цехе № 7. И только в 1988 году, давно имея университетский диплом, с началом «перестройки» удалось перейти в информационно-пропагандистский Центр при парткоме (27 000 коммунистов) и два с половиной года, не щадя сил, доказывать свою состоятельность.

РОДНОЙ ЗАВОД
Проезжая в трамвае и видя в окне
Голубые твои корпуса,
Вдруг рвануть вместе с пломбою хочется мне
Аварийные тормоза.

Я б смотрел на тебя, как глядят на отца
После где-то промчавшихся лет,
Когда сердце ему отдают до конца
И разлуки сметается след.

Был душевный порыв строгих правил сильней,
И проехать завод я не мог.
Не мельканьем в окне он был в жизни моей,
А истоком житейских дорог.

И у вас есть заветный кусочек земли,
Где начало всех ваших начал.
Разве б мимо него равнодушно прошли,
Если б вдруг он пред вами предстал?

Может быть, не услышал бы слова в ответ,
Но уверен, заметил бы я
В потеплевших глазах удивительный свет —
На родные так смотрят края.
Георгий Некрасов, †1990 (№ 3, 185)

На снимках вы видите 138-й корпус «Светланы» на пр.Энгельса, где я проработал многие годы. На первом этаже, в четвёртом цехе, я занимался прецизионной резкой кремния, на седьмом мы делали тиристоры. Теперь корпус приобрёл другой вид.
Должен сказать, что моя первая журналистская должность дала мне шанс приобрести ценнейший опыт, без которого, как я сознаю сейчас, мне не пришлось бы стать настоящим газетчиком. А работа и впрямь была интересной. Я не был членом партии — Господь уберёг, поэтому чисто партийных заданий мне не давали. Я преодолел свою апатию, проявил сознательность свою, и теперь я в очереди в партию много лет решительно стою. Понимаю, что вперёд рабочие проходить должны, а после — мы: инженеры, служащие, прочие — так сказать, не лучшие умы. Ни слюнтяем не был я, ни нытиком, я смотрю серьёзно сквозь года. Надоело быть мне — просто винтиком, ввинченным к тому же не туда. Новыми надеждами развеются силы зла, и двинемся вперёд. Выдюжит, мне хочется надеяться, нынешние трудности народ.
Александр Волобуев (№ 6, 249)
Зато я сделал почти 200 больших планшетов, по сути новый вид наглядной агитации, которая совмещала в себе рисунки, фотографии, мелкие предметы, вырезки из прессы, собственные заметки и многое другое. Мои стенды стали демонстрировать на других заводах. Жаль, но не так давно я уничтожил все фотографии стендов. Подоспели первые в стране свободные выборы, и я стал активным членом команды Николая Вениаминовича Иванова (помните «узбекское дело», которое раскопали Тельман Гдлян с Николаем Ивановым?). Писал листовки, обходил дома, до хрипоты спорил на собраниях с «Народным фронтом», но совесть всё громче говорила, что с коммунистами мне не по пути. Поводом стало совещание у секретаря парткома с повесткой: «В магазинах пропала соль. Что делать?». И когда я услышал уже привычную демагогию, увидел полнейшую безпомощность КПСС, я подошёл к секретарю и честно сказал, что больше работать здесь не буду — по идейным соображениям. Уговаривали остаться, но здесь мне повезло: Костя Сухенко (он по сю пору, уже лет двенадцать сидит в Законодательном собрании депутатом) предложил делать одну из первых в городе районных газет — «Вестник “Выборгская сторона”». Я с радостью согласился. Потом мы пробивали дорогу известной теперь газете «Реклама-Шанс», но там мне не понравились только появлявшиеся откровенные объявления о знакомствах, и я подумывал об уходе. Да ещё смущали ночные прогулки на теплоходе для сотрудников — я ведь недавно крестился и даже успел напечатать несколько заметок о Православии. Но тут от «Рекламы-Шанс» откололась часть народа; мы решили делать нравственно чистую рекламную газету «Балтийский курьер». Я стал главным редактором нового издания. И где-то в ноябре 1992 года мы выпустили первый номер 24-страничной еженедельной газеты, одна страничка которой была посвящена Православию. А уже 14 апреля 1993 года она была зарегистрирована и вышел в свет первый номер газеты «Православный Петербург». Ох, и доставалось мне с двумя газетами! Помню, что свободного времени у меня было два часа в неделю: во вторник с 14 до 16.

Летят года — как время быстро.
Я знаю — в том сомнений нет:
Живут всех меньше журналисты,
Но яркий оставляют след.
Ждёт номер, поджимают сроки.
В пургу и слякоть по весне
Дают волнительные строки,
Забыв об отдыхе и сне.
Умом светла и сердцем чиста
С неправдой, пошлостью борьба.
Недолга жизнь у журналиста
И безпокойная судьба.
Михаил Саницкий, г. Рыльск, р. 1929
С историей существования газеты «Православный Санкт-Петербург» читатели знакомы по предыдущим книгам «былинок». Напомню лишь места пребывания редакции за 19 прошедших лет. Итак: Лиговский проспект, 56, — Конюшенная площадь, храм Спаса Нерукотворного Образа, — ул. Плеханова, 8 (1 день, 3 октября 1993), — Духовная Академия — воскресная школа при Спасо-Парголовском храме, Выборгское шоссе, 106А, — ул. Калинина, 8, — ул. Чернышевского, при храме Божией Матери «Неупиваемая Чаша», —Бронницкая ул., 17, — Измайловский проспект, 2А… Вряд ли в России вы найдёте вторую газету-«передвижницу» наподобие «Православного Санкт-Петербурга».

С приходом зрелости суровой,
Не забывая дней былых,
Я обретаю почерк новый
Души моей и дел моих.

Я вырываюсь из потока,
Где сердце холодом свело.
Не всё минувшее жестоко,
Не всё грядущее светло.

Но я уже в грядущем вижу
Твою зарю, мою зарю.
И от былого я завишу,
И новым пламенем горю.
Анатолий Краснов, СПб. (№ 4, 71)

Да, чуть не забыл, как меня исключали из пионеров. В восьмом классе — это было в Польше — мы как угорелые носились на большой перемене. Мимо проходила пожилая учительница пения. Бездумно, по детской глупости, сзади над головой я поставил ей рожки из двух пальцев. Муза моя Ивановна, учительница пения, за бедность дарования прости мне нерадение. Издёрганная, нервная, вдовствующая давно, тебе досадил, наверно, я, а чем — и сказать смешно. Олег Хлебников, р. 1956 (№ 6, 104) Кто-то доложил о безобразии директору. Вызвали отца; от меня требовали извинений. Не чувствуя вины, я напрочь отказался просить прощения. На большой школьной линейке с меня сняли красный галстук.
Он прекрасно сохранился и теперь висит, завязанный как положено, на настольной лампе. Нет, вру: завязывать правильно галстук я так и не научился…

Когда бы мог, то жизнь бы начал как?
Что взял бы, что отбросил, будто камень?
Ошибок груз людей гнетёт веками.
Когда бы мог, то жизнь бы начал как?

А может, зря себя терзаем сами
Тоской о том, что не вернуть никак?
Когда бы мог, то жизнь бы начал как?
Что взял бы, что отбросил, будто камень?
Микола Чернявский, Беларусь, р. 1943