Сундучок воспоминаний

А ВСЁ ЖЕ «ГРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ»

Будет ложью, если я скажу, что люблю и понимаю живопись. Наверное, потому, что нас этому не учили, а главное — нет внутри потребности выбирать из гениального полотна то золотое зерно, которое заложил художник. Вот говорю «не люблю», а сам с малых лет бегал в магазин «Книги» на Хорошевке, чтобы за пятачок купить художественную открытку: нечто притягательное для второклассника заключалось в небольшом кусочке картона. Я мог рассматривать плохонькие копии картин часами, ничуть не интересуясь, кем написана и кто изображён на картине.
В пятнадцатиметровой комнатушке в Хорошевском тупике папа повесил портрет Ленина за газетой и «Алёнушку» в круглой застеклённой рамке, которая и по сю пору — уже без стекла — украшает дверной проём в моей комнате. Рисовать я так и не научился, и было сущим мучением для мамы выполнять несложные школьные задания. В школе нас водили в Третьяковку, и больше всего меня интересовали не маленькие портреты неинтересных людей, а огромные полотна, на которых вооружённые пиками всадники мчатся навстречу друг другу на смертный бой. Если уж совсем честно, музей Красной Армии нравился мне больше всего, и я готов был ходить туда каждый день, как на уроки. Но и теперь ещё холодно взгляду, но и теперь ещё чувствуешь дрожь, как поглядишь на лежащие рядом меч, булаву, шестопёр или нож… Игорь Бехтерев, р. 1948, Оренбург
Я и сейчас ничего не понимаю в живописи, хотя иные картины заставляют долго всматриваться в себя. И почему-то больше нравятся картины, написанные аккуратно, видимо, тончайшими кисточками, где с огромным тщанием выписаны мельчайшие детали. Их можно смотреть, почти уткнувшись в стекло. Не могу заставить себя отмерять расстояние до картины, с которого грубые мазки превращаются во что-то реальное.
И уж точно не стану всю ночь стоять в ожидании счастья лицезреть Мону Лизу, в которой намного позднее в Лувре я не разглядел той неуловимой загадочности улыбки, которую видит и которой восхищается весь образованный мир. Увы мне! Но искусство живописи я всё равно люблю — если оно входит в душу, не требуя научных объяснений. А раз стихи попали в мои тетради, значит, эти картины оставили свой след на сердце — иначе зачем бы я их хранил… Теперь мне хотелось бы представить вам мою скромную картинную галерею.

АЛЁНУШКА (1881)

Художник Виктор Васнецов (1848—1926) начал работу над картиной в 1880 году. Сначала он рисовал пейзажные этюды на берегу реки Вори в Абрамцеве, у пруда в Ахтырке. Закончив картину, художник отправил её на Передвижную выставку. Критик И. Э. Грабарь назвал её одной из лучших картин русской школы. А сам Васнецов говорил: «Алёнушка» как будто давно жила в моей голове, но реально я увидел её в Ахтырке, когда встретил одну простоволосую девушку, поразившую моё воображение. Столько тоски, одиночества и чисто русской печали было в её глазах… Каким-то особым русским духом веяло от неё».

АПОФЕОЗ ВОЙНЫ (1871)
Картина русского художника Василия Васильевича Верещагина (1842—1904). На раме сделана надпись: «Посвящается всем великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим». «Апофеоз войны» — это протест Верещагина против войн.

Изначально полотно называлось «Торжество Тамерлана», войска которого оставляли после себя такие пирамиды. Согласно истории, однажды к Тамерлану обратились женщины Багдада и Дамаска, которые жаловались на своих мужей, погрязших в грехах и разврате. Тогда Тамерлан приказал каждому солдату из своей 700-тысячной армии принести по отрубленной голове мужа-развратника. Приказ был исполнен — воины выложили семь пирамид из голов мужей-развратников.

Художник безпощаден
И дерзок без вины:
Василий Верещагин.
 «Апофеоз войны».

Нет, не были ошибкой
От Родины вдали
И «Скобелев под Шипкой»,
И горькое «Вошли».

От всех других отличен
Несхожестью лица,
Он не реалистичен, —
Он честен до конца!

Хвала и честь герою
Безсмертного полка
За правду, что порою
Бывает так горька!
Владимир Бояринов, р. 1948

НАДЯ РУШЕВА (1952—1969)
Глаза — как двух черешен
Чрезмерно-тёмный пыл.
Божественно безгрешен
Её рисунок был.

Как молния мгновенный,
Как дикая напасть,
Уход от жизни бренной
В фантазию и страсть.

Почти совсем ребёнок,
Таинственно-ничья,
Она и кентаврёнок,
И Дафна у ручья.

Вот Натали, вот Анна,
А вот и сам Поэт.
Её Пушкиниана —
Прозрение и свет.

В судьбе, трагично-краткой,
Конец нежданно прост.
Она для всех загадкой
Сияет среди звёзд…
Николай Рачков, СПб.

Надежда Рушева родилась в городе Улан-Баторе в семье советского художника Николая Константиновича Рушева. Её мать — первая тувинская балерина Наталья Дойдаловна Ажикмаа-Рушева. Летом 1952 года семья переехала в Москву. Надя начала рисовать с пяти лет, причём никто не обучал её рисованию, также до школы её не учили читать и писать. В семилетнем возрасте, будучи первоклассницей, она начала рисовать регулярно, каждый день не более получаса после уроков. Тогда же она, за один вечер, нарисовала 36 иллюстраций к «Сказке о царе Салтане» Пушкина, за то время, пока отец читал эту её любимую сказку вслух. В мае 1964 года — первая выставка её рисунков; была организована журналом «Юность», когда Надя училась в пятом классе. После этой выставки в том же году в № 6 журнала появились первые публикации её рисунков, когда ей было всего 12 лет. В 1965 году в № 3 журнала «Юность» были опубликованы первые иллюстрации тринадцатилетней Нади к художественному произведению — к повести Эдуарда Пашнева «Ньютоново яблоко»… Впереди были иллюстрации к романам «Война и мир» Льва Толстого и «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова и слава будущего книжного графика, хотя сама юная художница мечтала стать художником-мультипликатором. За следующие пять лет её жизни состоялось пятнадцать персональных выставок в Москве, Варшаве, Ленинграде, Польше, Чехословакии, Румынии, Индии. В 1969 г. на Ленфильме был снят фильм «Тебя, как первую любовь…», посвящённый Наде Рушевой. Фильм не окончен. Скончалась 6 марта 1969 года в больнице из-за разрыва врождённой аневризмы сосуда головного мозга и последующего кровоизлияния в мозг.
Надя оставила после себя огромное количество рисунков — порядка 12 000.

«НЕИЗВЕСТНАЯ» (1883)
Картина русского художника Ивана Крамского (1837—1887) — как самое известное произведение художника, так и самое загадочное, окружённое ореолом таинственности. На полотне изображена молодая женщина, проезжающая по Аничкову мосту. Одета она по последней моде 1880-х годов; взгляд царственный, таинственный и немого грустный. Есть версия, что прототипом картины послужила курская девушка-крестьянка Матрёна Саввична, вышедшая замуж за дворянина Бестужева. Крамской был пленён её красотой.
Если белые вихри навстречу летят, проезжая село, не погреться рисково… В кулундинской степи в третьей чайной подряд «Неизвестную» мы повстречали Крамского. И пока чистим ржавую воблу, пока делим горькую водку по стопке на брата, «Неизвестная» смотрит на всех свысока, приподняв свои длинные брови крылато. Под бровями тенистых ресниц густота, под ресницами грусть и чуть-чуть удивленье, в добрых линиях губ — чистота, красота, о которых тоскует моё поколенье. Отогрелась душа, и оттаяла боль. Незажившая рана, как прежде, заныла… Гроздь увидев косы её, тёмной, как смоль, вспомнил ту, что своей красоте изменила. Мне обидно до слёз, что её улестил тот, кто нашей мечты и на шаг не приблизит. А вот эта, которой я всё бы простил, не обидит других и себя не унизит. А вот эта, дающая крылья мечте, в кулундинскую степь не могла не явиться, чтобы мы, пробиваясь к большой красоте, на суровом пути не могли заблудиться.
Нас не случай в далёкие степи занёс, мы давно человеческой радостью бредим. Мы выходим за дверь. Пусть крепчает мороз и бушует пурга на дорогах — доедем! Василий Фёдоров, +1984

Клод Моне (1840—1926) — французский художник-импрессионист. Моделью для картины «Дама с зонтиком, повернувшаяся налево» послужила Сюзанна Гошеде, ставшая приёмной дочерью Моне после того, как он в 1892 году женился на её матери, Алисе. Художник нарисовал картину парную той, на которой Сюзанна повёрнута направо, а десятью годами ранее он написал похожую картину со своей первой женой Камиллой. Из этих трёх картин «Дама с зонтиком, повернувшаяся налево» оказалась самой удачной. Она отличается эффектной позой, отчётливым изображением, энергичной манерой письма. Одним словом, это настоящий Моне в его лучших проявлениях.

К. МОНЕ.«ЖЕНЩИНА С ЗОНТИКОМ»
Эта кисть — из пламенно-мягких.
Не красками писано — огнями!
Поле в яростных маках,
Небо лазурное над ними.

В лазури — маковый зонтик,
А в маках — лазоревое платье.
Как зной голубой на горизонте,
Зыблется оно и пылает.

Здесь небо босыми ногами
По макам трепетно ходит,
Земля же в небо над нами
Кровавым пятном уходит.

И ясно, что всё земное
К идеальному кровно стремится!
Само же небо — от зноя,
От земного зноя томится.
Илья Сельвинский, +1968

 «ДЕВОЧКА С ПЕРСИКАМИ» (1887)

Картина русского живописца Валентина Серова (1856—1911), хранится в Государственной Третьяковской галерее. Картина написана в усадьбе Саввы Ивановича Мамонтова в Абрамцеве. На портрете изображена двенадцатилетняя Веруша Мамонтова. Девочка нарисована сидящей за столом; на ней розовая блузка с черным бантом; на столе нож и персики.
Валентин Серов так отзывался о работе над этой картиной: «Всё, чего я добивался, — это свежести, той особенной свежести, которую всегда чувствуешь в натуре и не видишь в картинах. Писал я больше месяца и измучил её, бедную, до смерти, уж очень хотелось сохранить свежесть живописи при полной законченности, — вот как у старых мастеров».
Сияет сад, и девочка бежит, ещё свежо июня новоселье. Ей весело, её занятье — жить, и всех любить, и быть любимой всеми. Она и впрямь любима, как никто, семьёй, друзьями, мрачным гимназистом, и нянюшкой, воззревшейся в окно, и знойным полднем, и оврагом мглистым. Она кричит: «Я не хочу, Антон, ни персиков, ни за столом сиденья!» Художник строго говорит о том, что творчество, как труд крестьян, — вседенно. Меж тем он сам пристрастен к чехарде, и сам хохочет, змея запуская. Везде: в саду, в гостиной, в чердаке — его усердной кисти мастерская! А девочке смешно, что ревновал угрюмый мальчик и молчал сурово. Москву давно волнует Ренуар, Абрамцево же влюблено в Серова. Он — Валентин, но ре’кло он отверг и слыл Антоном в своеволье детства. Уж фейерверк, спех девочки — наверх: снять розовое, в белое одеться. И синий бант отринуть до утра, она б его и вовсе потеряла, он — надоел, но девочка — добра, и надеванье банта повторяла. Художника и девочки кумир — лев золотой, Венеции возглавье. Учитель Репин баловство корил, пост соблюдая во трудах, во славе.
А я люблю, что ей суждён привет модистки ловкой на Мосту Кузнецком… Ей данный вкратце, иссякает век. Она осталась в полдне безконечном. Ещё сирень, уже произросло жасминное удушье вкруг беседки. Серьёзный взор скрывает озорство, несведущее в скуке и безсмертье. Пусть будет там, где персики лежат, пусть бант синеет, розовеет блуза. Так Мамонтову Верочку мне жаль: нет мочи ни всплакнуть, ни улыбнуться. Белла Ахмадулина, +2010

«ГРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ» (1871)
Ты снова замкнулся и запил: бредёшь, позабыв обо всём, в какой-то замызганной шляпе, сливаясь с безцветным дождём. Ты бросил любимое дело и, чувствуя трудную дрожь, постылое, грузное тело в глухом отчужденье несёшь. Всё суше глядят кредиторы, косясь на твои рукава, в сияющем нимбе позора седая плывёт голова. И сам себе смутен и гадок, как мукой расплющенный мир, ты просишь последний задаток и снова плетёшься в трактир. Сидишь ты со взглядом свинцовым, застывший в тяжёлом чаду, и зыбким, зелёно-лиловым качаются ели в пруду. Ты знаешь — ещё потеплеет и краски польются с высот, и светлой прохладой повеет, и свежей отрадой дохнёт. Ступай, христианин, в метели, мычи и бреди наугад… Они ещё не прилетели, они ещё только летят. Виктор Гофман, +1911
В массовом сознании Алексей Саврасов так и остался «автором одной картины», хотя им было создано множество прекрасных работ. Однако тяжёлая судьба художника — бедность, семейные неурядицы, ранняя смерть нескольких детей и охлаждение публики — привели его к глубокому духовному кризису. Он жил в совершенной нищете и умер одиноким, тяжело больным человеком. Имя выдающегося мастера пейзажа было забыто, а знаменитый русский критик Александр Бенуа в «Истории русской живописи» упоминает о Саврасове как о художнике-неумехе, который чудом сумел написать одну порядочную картину «Грачи прилетели». Но истинные мастера не умирают — время всё расставило на свои места.

Стояли они у картины:
Саврасов. «Грачи прилетели».
Там было простое, родное.
Никак уходить не хотели.

Случайно разговорились,
Поскольку случилась причина.
— Саврасов. «Грачи прилетели» —
Хорошая это картина.-

Мужчина был плохо одетый.
Видать, одинокий. Из пьющих.
Она — из не больно красивых
И личного счастья не ждущих.

Её проводил он до дома.
На улице было морозно.
Она бы его пригласила,
Но в комнате хаос, и поздно.

Он сам напросился к ней в гости
Во вторник на чашечку чаю.
— У нас с вами общие вкусы
В картинах, как я замечаю...

Два дня она драила, тёрла
Свой угол для скромного пира.
Пошла, на последние деньги
Сиреневый тортик купила.

Под вечер осталось одеться,
А также открытку повесить —
«Грачи прилетели». Оделась.
Семь, восемь. И девять. И десять.

Семь, восемь. И девять. И десять.
Поглядывала из-за шторки.
Всплакнула. И полюбовалась
Коричневой розой на торте.

Себя она не пожалела.
А про неудавшийся ужин
Подумала: «Бедненький тортик,
Ведь вот никому ты не нужен!..»

«Наверно, забыл. Или занят.
Известное дело — мужчина...»
А всё же «Грачи прилетели» —
Хорошая очень картина.
Давид Самойлов, +1998

Владимир Крупин, писатель, рассказал об одном опыте: на стене были помещены репродукции картин Нестерова, Левитана, Куинджи, Малевича, Шагала, Кустодиева, Кандинского и кого-то ещё. Перед каждой картиной был поставлен столик, а на нём — стакан молока. Молоко свежее, налитое в стаканы из одной банки. Вопрос: в каком стакане молоко скисло быстрее всех? Сообразили? Конечно, у «чёрного квадрата». Картина — дрянь, но в ней, однако, искусствоведы говорят, каббалистические знаки просвечивают сквозь квадрат. Ей обладал сперва Потанин, потом возник ажиотаж: рулон пустейшей этой дряни купил недавно Эрмитаж. Вокруг любимого героя кипит восторженная жизнь, толпа волнуется и спорит, а спорить не о чем, кажись. Иван Стремяков, СПб.
…А позднее всех скисло молоко — у «Берёзовой рощи» Куинджи. Вспомните её радость, простор, свежее дыхание…

ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ
Тьма сгустилась в плоскости своей,
Как же ей, залётной, ненавистен
Слишком стойкий вид богатырей
Васнецовско-врубелевской кисти.
Пахнет серой тонкий меценат.
Вот он, вот он, жаждущий и ныне,
Чтобы смог законченный квадрат
Поглотить извечные святыни.
Чтоб сумел неверием и тьмой
Полонить безхитростные души…
Но в седле Добрыня, как влитой,
Но глядит, кумекает Илюша.
Сергей Крыжановский, р. 1939

* * *

Но это картины. А моё любимое живое произведение природы — клён за окном. Гляжу на него каждый день и налюбоваться не могу. Вот как он выглядит сегодня, 17 октября 2010 года. Теперь воздушный клён полнеба заслонил, в корону превратил взволнованную крону. А был как мальчик тих и из последних сил все веточки, дрожа, тянул по небосклону. О, как он стал широк и непрогляден как, а был недавно слаб и листьев мало. Так мал огонь свечи, но в ворохе бумаг в мгновение одно взлетает до пожара. Горит, пылает клён, и раздувает ветр сто жарких языков густым зелёным вихрем. Быть может, мы, душа, с тобой (ты только верь), пусть хоть в конце пути, как клён, прекрасно вспыхнем. Алексей Ахматов, СПб.
Одного боюсь: как бы ненароком наша неугомонная жилконтора в лице весёлых таджиков не срубила любимое дерево: непонятно, почему здоровые дерева они убивают, а засохшие остаются стоять до последнего.
Выгляну в окошко, а там… лежит мой любимый клён. Спилили. Ветки под ногами трещат. Нет клёна моего… Лишь пень расходится кругами, где утонула жизнь его. Игорь Груднев

Грущу, как по убитому в разведке,
По клёну, порешённому пилой.
Раскинул он, как будто руки, ветви,
Охватывая небо над собой.

Как санитары, добрые пичуги
Вокруг него безпомощно снуют.
О, если б ваши чуял он потуги,
Он встал бы в рост, как ратники встают.

Когда сигнал атаки — против воли —
Отчаяньем рождает командир!..
Над домом месяц бьётся на приколе,
Один свидетель зла на целый мир.
Сергей Поликарпов, +1988

Привиделось мне от испуга, — стоит мой клёнушек на своём месте, листьями подрагивает, словно говорит: «Ничего, брат Александр, мы ещё порастём — какие наши годы? Не тужи, не грусти, я рядом…»

НА ОСТАТКАХ СЕРДЦА
Лучше лесным деревом быть,
Чем городским, — искалечат!
Если уж где-то решили — рубить!
Сразу сгореть — это легче.
А повезёт — станешь ставней резной,
Скалкой ли, колышком острым.
А городской — каждой весной
Только обрубышем, монстром.
В парке найдут, на бульваре найдут,
Вроде бы форму тебе придадут.
Краской зелёной — на срезы,
Чтобы не капали слезы.
Лучше лесным! Только выбора нет:
Пухом соришь, заслоняешь ли свет…
Я — городское, калека, обрубыш.
Любишь?..
Татьяна Четверикова, Омск