О жизнь, нечаянная радость

ПРАПРАДЕД ГРИГОРИЙ, ПРАДЕД ИВАН И ПРАБАБУШКА ФЁКЛА

В одном из писем отец писал автору заметок: «Твой прапрадед (и мой прадед) был наполовину мужиком, наполовину — мастеровым. Мне рассказывал дед, что мастеровщина в Кабачине очень процветала: хлеба от бедной земли, при обработке сохой и отсутствии удобрений, хватало мужику только до «Миколы-Зимнего». А потом гложи кору с дерев. Вот и занимались рукомеслом: гармони делали, тёс пилили продольной пилой, столярничали, а летом по Шексне баржи таскали (бурлачили), а позднее — на плотах и баржах в Ленинград ходили. О прадеде своём я немного знаю: молод был и глуп, не расспрашивал…
Ты лучше меня знаешь историю и ответишь на вопрос, были или нет среди русских племен — кривичей, вятичей, полян и т.д. — также и ларичи? Может, и были, так как в нашей деревне почти все поголовно носили фамилию Ларичевых. И наши предки (прапрадед) тоже. Но так как они были рыболовами и носили в подарок начальству раков, были переофамилены: “Ты будешь называться Рачков”, а потом — Раковы».

Отец, я вынес речь твою.
Я вырос в мысль твою.
Тебе я память отдаю,
А значит — жизнь свою.

Я повторяюсь на земле,
Чтоб повторился ты.
Мы не пылинки на земле,
Не праздные мечты.

На старой фотографии, прочно приклеенной к картону, с пятнами и следами чисток, — восемь человек. Четверо сидят, четверо стоят позади, причем каждый стоящий чуть отступил вправо от сидящего и положил свою левую руку ему на правое плечо. Четверо мужчин, четверо женщин. Двое мужчин с окладистыми бородами, а двое, что помоложе и стоят сзади, — с усами.
Все нарядно одеты. Мужчины в фуражках с козырьком и высокой тульей, в светлых косоворотках навыпуск, передние — в жилетках, а один из них — с часовой цепочкой. Верхняя одежда — двубортные или однобортные пиджаки-пальто: длиннее и тяжелее современных пиджаков, но короче пальто.
Женщины одеты более разнообразно, только юбки и платья обязательно длинные — до самого пола, а шея непременно прикрыта до подбородка. Блузки без пояса и в пояс с большой пряжкой. Есть и тёмный кружевной платок, и кружевной нагрудник-воротник, и брошь на украшенной вышивкой блузке, и бусы в один или в три ряда, и модное пальто с большими пуговицами. Кружева — у сидящих старших, бусы — у тех, что стоят позади, младших. Молодицы держатся за блестящие ручки сложенных и строго отвесных зонтиков. Кажется, что поблёскивают серёжки, но показать их яснее было просто выше искусства фотографа, который и так сделал свою работу добросовестно, на века.
У одного бородатого и у молодых женщин на правой руке поблёскивают обручальные кольца. Лица и позы немного напряжённые: фотограф наверняка все детали отрабатывал тщательно, подолгу, а фотографироваться надо было ехать в город, а до города пришлось добираться на телегах и через реку на пароме — путь не столь далёкий, но туда и назад занимает целый день. Да и процедура фотографирования для большинства, если не для всех, кто на снимке, — первая в жизни, раньше фотографии в уездах не было.
Лица разные: и красивые, светлые, и выдающие тяготы жизни, и говорящие о безпокойном характере. А вот руки — руки у всех похожие: большие, натруженные, крестьянские.
На фотографии семья Раковых из деревни Кабачино. Сидят Фёкла и Иван, брат Ивана Фёдор и Анна. Стоят дочери (которые — кто теперь скажет? Александра? Ольга? Полина? Елизавета? Анна?) и зятья. Одного сына (Ивана Ивановича) на снимке нет — то ли потому, что еще не был женат, то ли по причине отъезда.
Снимок мог быть сделан в конце XIX — начале XX века, между 1890 и 1910 годами в городе Кириллове.
Прабабушка Фёкла — властная и сильная, работящая и заботливая — была и выше, и плотнее прадеда Ивана. Тот был пониже ее, посуше, да и характером не слишком ровен. Это он сидит в сапогах с цепочкой для карманных часов (часы, конечно, тоже были) и с зажимом для карандаша в нагрудном кармане пиджака. Плотник и столяр должен всегда иметь с собой карандаш.
У него нет мизинца на правой руке, что позволяло ему по-своему шутить с малыми детишками: положит ладонь на стол и спрашивает: где палец, найди! Малыш и лезет под стол искать.
Прадед, как многие в Кабачине, слыл отменным рыболовом и хорошо знал Ивицкое озеро: его каменные гряды, ямы и мели, а также места, где были заложены хвойники — затопленные ёлки для удобного нереста рыбы. Наверняка он и сам такие хвойники закладывал. Конечно, у него на озере была не одна лодка, а сам он умел и сети плести, и грузила из глины обжечь, и бересту для поплавков выбрать, и хорошую вересину (длинную можжевеловую жердь с частью корней) вырубить для бoтания рыбы.
Из сетей чаще всего использовались мерёжки — и верховые, и придонные. Но он наверняка имел навыки ловли неводом и рюсями. Скорее всего, видел и белозерские езы. Неводами ловили зимой из-подо льда и летом на особых речных тонях. Рюси — двольно сложные придонные сетчатые сооружения лабиринтного типа, куда, как в верши, рыба заходила, но выйти уже не могла. Езы — сложное сооружение типа бревенчатой плотины, которой перегораживали реку.
Был прадед не из бедных: в деревне Кабачино всего четыре-пять рядов домов и только одно место похоже на уличный перекрёсток. На этом перекрёстке стояли четыре дома, и два из этих домов (один — наверняка) в самом центре деревни принадлежали братьям Раковым. Дом у прадеда Ивана — единственный в деревне и во всей кирилловской округе — был покрыт черепицей.
Мой отец вспоминал: «С дедом я до 16 лет жил, имею впечатления. Был маленького роста, с пышной бородой и волосами, подстриженными “под кружок”. Обладал звонким голосом, если закричит — на всю деревню слышно. Бабушку (высокая, стройная и умная) под конец жизни звал “онучей”. Но дед был горласт, да и головаст. Помимо прилежного полевого хозяйства занимался с успехом столярничаньем, резал кирпич, отменно клал печи, в молодости работал в артелях по кладке церквей и церковных оград.
Под старость, когда полевая и другая физическая работа стала не под силу, целые зимы высиживал за плетением сетей. И была у него сеть (единоличная) длиной в 70 саженей. С этой сетью с весенней полой воды и до заморозков ловил он рыбу на Ивицком озере. Ещё брал трёх мужиков, имел два ворота — верёвки накручивались на барабан и вытягивали сеть из глубины на берег. Знал Иван Григорьевич каждый камень на дне озера и все крупные коряги. Владел немножко грамотой. За жизнь свою прочёл три романа («Иван Выжигин» Булгарина, «Князь Серебряный» А.Толстого и ещё что-то), читал «Крестьянский календарь» издания царских времён и Святцы».
Одна сажень — 2,13 метра, а 70 саженей — это 150 метров. Ого! Календари за 1908, 1912 и 1918 годы сохранились в моей библиотеке, хотя и утратили первые и последние страницы. Эти издания, насыщенные статистическими данными и всякими полезными сведениями, были по сути небольшими энциклопедиями. Вернёмся к письму моего отца о его деде.
«По воскресеньям напевал псалмы, а чаще ходил играть в карты — в “тушку” и очко. Играли мужики сначала на «николаевки» (отменённые в 1917 году), на «керенки», а когда убедились, что они полностью обезценились, переключились играть на серебряные Георгиевские кресты. И хотя И. Г. никогда на войне не был, этих крестов у него лежало около дюжины».
Бывало, многие людишки
И молодые, и в годах,
Безпечно резались в картишки
В любых российских городах.
И мы уже со школьной парты
Идеями начиненены,
Всю жизнь не брали в руки карты
Ни после и ни до войны.
Глеб Глинка, †1979

В 2009 году в телесериале «Апостол» был показан эпизод с обучением разведчика карточной игре в «тушкa» при подготовке к роли уголовника; так что игра, видимо, называлась не «тyшка», а «тушoк», сохранилась до наших дней и была любима в уголовном мире.
Помню, что в далеком детстве нашел на чердаке целый лист «керенок». Тогда не знал, что это карточный выигрыш прадеда.
Летом 1995 года мне рассказали про прадеда историю, ещё не забытую в деревне Кабачино. Хозяин необычной сети, он сам делил пойманную артелью рыбу по принципу: тебе рыбину, мне рыбину, лодке рыбину, сетке рыбину… Приглашённые на лов мужики-артельщики за это обижались, но он от своей манеры никогда не отступал.
Похоронены прапрадед и прадед, скорее всего, в Шуклине, где с XIII века была церковь Святителя Николая Чудотворца. От древней деревянной постройки остались только валуны, на которых её возвели. Новую, кирпичную, взорвали в 1930-х годах: понадобился кирпич. Кирпичные обломки оказались непригодными для дела и всё ещё лежат горкой, постепенно зарастая. Поднятие в 1964 г. уровня воды вызвало подмывание берега и разрушение кладбища. По Шексне не один год плыли гробы.

У ВЗОРВАННОЙ ЦЕРКВИ
Кресты кованы в Шуклино,
Взрывом погнутые давно.
Ни имен, ни могил, ни дат, —
Мои прадеды здесь лежат.
Давит сверху кирпич горой,
Снизу кости моет Шексной…
Боже праведный! Не прощай
Их неведомую печаль,
Несмываемый наш позор
За безпамятство и разор,
За всплывающие гробы,
За невзгоды после судьбы.
Незатейливый ваш погост
Буйной травушкой позарос,
А вокруг разлились поля —
Вами вскормленная земля, —
Ей кормиться, в не   и лечь
Ширью крепких усталых плеч:
Упадает одно зерно,
А взойдёт колоском оно.
Так вершилось всё испокон…
Я отвесил земной поклон,
С занемевших встаю колен.
Слышу стоны сквозь прах и тлен!
…Да, работа была нелегка —
Кресты кованы на века!
Александр Раков

Автор стихотворения считает его неумелым, но в строчки вложены его чувства.
Вероятно, в Кирилловском уезде (районе) у Раковых были родственники. В 1910 или 1911 году некто В. К. Раков подал прошение в Кирилловское уездное земское собрание о назначении пособия на образование, но прошение отклонили.
В Книге памяти района, где перечислены погибшие в Великую Отечественную войну, — трое Раковых.
В районном телефонном справочнике 1970-х годов значилась Н. А. Ракова, жившая в селе Топорня.