О жизнь, нечаянная радость

«НАДО СРАЗУ СТАРЫМ БЫ РОДИТЬСЯ»
С возрастом приходят не только болезни и немощи — с возрастом приходит способность рассуждать: в бешеной гонке со временем думать было некогда.

ПОЗОВЁТ ТЕБЯ ВЕТЕР
Проплывают года, ускоряя свой ход,
Почему-то с такой быстротой.
Ведь, как прежде, приходят закат и восход,
И приходит весна за зимой.

Так хотелось вчера поскорей повзрослеть,
А сегодня то время пришло.
Ты имеешь давно, что мечталось иметь,
Пустяка не хватает всего.

Позовёт тебя ветер: «Давай улетим?!
Жизнь не стоит того, чтоб скучать».
Только ветер проводишь ты взглядом немым,
Ты давно не умеешь летать.

Нет в сиянии звёздном былой красоты,
Объясни, что случилось с тобой?
Ты бежишь впопыхах от одной суеты,
Но становишься жертвой другой.

Незаметно в глазах потускнел огонёк
От накопленных в сердце обид.
Где-то в памяти «юности чистый листок»
Запылённый годами лежит…
Павел Бокачёв

Почти половина моей жизни прошла в офицерской семье. Это значит постоянные перемены места жительства в стране и за рубежом. Напомню, что отец вышел в отставку по возрасту в 1965 году, когда я заканчивал одиннадцатилетку. Родился я в Австрии, в Вене, и это событие на всю жизнь запечатлено в моём паспорте. Первые годы в Риге смутно помню крохотными кусочками: мне показывают ласточкино гнездо, я разлил мамины любимые духи «Красная Москва» (поэтому их запах и остался навсегда), папа сбивает каштаны для меня в городском парке, бегемот, выдвигающийся из воды, которого я счёл вначале за камень, и прочие обрывки раннего детства, которые есть у каждого человека в памяти.

Москва, следующая станция на папином, а значит, и на моём пути, оставила куда больше воспоминаний: если Плющиху я не помню вовсе, то Крестовоздвиженский переулок на Арбате — а мне уже 5—6 лет — запечатлели серьёзные события: впервые всем двором мы смотрели по воскресеньям телевизор «КВН-49», вынесенный на улицу единственным хозяином; отсутствие балконов в нашем доме (много лет я думал, что их снесло при бомбёжках Кремля), но только недавно дошло, что балконы в войну убрали специально: возможно, опасаясь ракетчиков, а вероятнее всего, чтобы при бомбёжке, если рухнут, они не убили кого-нибудь внизу. Помню, как на огромных грузовиках везли огромные венки к похоронам Сталина…
Помню, в нашей коммунальной квартире проживал учёный, который писал тоненькие книжки, и я часто заходил к нему в гости, а он показывал мне целую серию этих книжек и объяснял их смысл. Впоследствии я узнал, что я запросто общался с академиком Несмеяновым, но так как их оказалось два брата учёных, я до сих пор не знаю, кто из них говорил со мной на равных: Александр Николаевич Несмеянов (1899—1980), химик-органик, основатель научной школы химии элементоорганических соединений и президент Академии наук, или это был его не менее знаменитый брат Андрей Николаевич (1911—1983), радиохимик, член-корреспондент АН СССР. Наверное, в моём возрасте я ходил в гости к нему отнюдь не из-за интереса к науке; возможно, меня привлекали редкие в то время сладости, которыми угощал учёный сосед.
Помню, как еще до школы с родителями отдыхали в деревне на Оке Белые Колодези.

Деревня Белые Колодези,
Расслышал я едва-едва
И аж зажмурился — кололись так
Те светоносные слова.

И вдруг взгрустнулось мне — за тем ли я
Сошёл — не видно ничего!
Деревня с именем затейливым,
Ты не стесняешься его?

Она стояла, предрассветная,
Бралась, зевая, за дела,
И, затаив своё, заветное,
Большого солнышка ждала.

Спасибо, предок мой удачливый,
За эти знобкие слова,
За то, что день переиначил ты,
И стала музыка права.

Да, это имя настоящее,
И за твоей живой водой
Позволь спускать ведро просящее,
Земля, в Колодезь Белый твой,

Народ, в колодезь слов немеряный,
Аж холодящих у виска,
А я нести их буду бережно,
Ни капельки не расплескав.
Николай Дмитриев

Там я впервые чуть не утонул, старший брат меня со дна реки поднял, но главных воспоминаний осталось два. Первое: ночью мне кто-то не давал спать и я громко заплакал; когда подняли подушку, под ней было черным-черно от клопов. (Издатель, оставьте клопов, прошу вас, — это тоже частичка моей жизни.) Брёвна избы насквозь пропахли керосином, которым хозяева пытались уничтожить противных кровожадных насекомых. Наверное, с тех пор я и полюбил запах керосина.
И второе воспоминание: к пристани медленно причаливает, лениво хлопая по воде лопатинами колеса сзади, с чёрным дымом из трубы, пароход, очень похожий на пароход из фильма «Волга-Волга», а мы несёмся наперегонки к трапу, чтобы успеть купить по буханке белого хлеба — большую редкость в деревне того времени… Я был тайно влюблён в одну из двойняшек — так уж мне нравился красивый бант в её волосах; а какая из них на снимке и как звали — забыл… Но замечательно помню, какая чудная пыль заполняла дорогу в деревне: мягкая, нежная, шелковистая, как вода в Оке, она обнимала наши ноги в цыпках и доставляла неизъяснимое удовольствие от погружения до щиколоток. Да разве поймут эти хмурые взрослые, какая замечательная пыль жила в Белых Колодезях? Да и таких красивых девочек мне больше не довелось встретить — детство куда-то скоро пропало, настали другие заботы…
Не хочу повторять то, что было написано в предыдущих книгах «былинок», но лишь скажу, что с жизни на московской Хорошевке с низкорослыми двухэтажными домами, построенными пленными немцами, можно начинать отсчёт сознательной жизни Алика Ракова, как звали меня родные.

Потому как Хорошевку, Хорошевское шоссе, наш Хорошевский тупик, 7-й Холодильник, 20-й троллейбус от центра до Серебряного Бора и Центральный аэродром, бывшую Ходынку, где мы обосновались году в 1954-м и где я пошёл в первый класс 148-й школы (и поныне в ней учатся какие уж по счёту дети), помню замечательно хорошо. А вам не случалось посмотреть подряд пять кинофильмов в военных строительных частях? А с наслаждением хрустеть сосульками на двадцатиградусном морозе? А пробовать, что будет, если лизнуть бронзовую входную ручку школьной двери языком? Советую испытать.
С Центрального аэродрома после школы не вылезали — копались в брюхе американских лендлизовских «дугласов», искали гильзы, отстрелянные пулемётные ленты, старые электролампы, всякую всячину. О том, что это бывшее Ходынское поле, я узнал уже взрослым: трагедию 1896 года так ничему и не научившаяся власть повторила при похоронах Сталина. На церемонии коронации Николая II десятки тысяч людей собрались  на Ходынке, чтобы получить царский подарок — узелок с сайкой, фунтом колбасы и фунтом конфет и золочёную кружку с царским вензелем. В итоге — 6000 задавленных насмерть, столько же искалеченных… Хоронили тут же, на Ваганьковском.

ВИДЕНИЯ НА ХОДЫНСКОМ ПОЛЕ
Досталось на долю Ходынское поле и воля — о нет, не свобода, а воля смотреть из окошка, бледнея от боли, смиряя гордыню в житейской юдоли… Я вижу толпу ожидавших подарков, колбас и батонов, и памятных кружек. Я слышу, как в небе вороны, прокаркав, беду предвещая, над городом кружат. Где любящий Ники вручает корону принцессе, прошедшей дорогой недлинной от гессенских парков до русского трона, ипатьевских залпов и крови невинной. Я вижу в тумане два любящих сердца, и девочек в белом, хрустящем и тонком. Семейного доктора (если вглядеться) и гемофилией больного ребёнка. Проходят герои… И каждый прекрасно знаком со своею трагической ролью… «Серебряный век» начинался как праздник, окрашенный кровью, и кончился болью… Судьба ещё, может быть, мне улыбнётся: ушедшему — память, а вольному — воля. Но, видимо, с болью смиряться придётся, живя посредине Ходынского поля… (Нина Королёва).

Первый, второй классы я проучился с удовольствием, но два обстоятельства портили моё золотое детство: соседство по площадке классной руководительницы Людмилы Евгеньевны — я боялся, что она каждый день будет ходить к родителям, жалуясь на моё поведение, — и слишком ранний подъём в 8 утра, чтобы грызть, кусать, глодать, точить, снедать (см. Словарь синонимов русского языка) гранит науки. Впрочем, учёбу

я грыз старательно, но был неусидчив, за что иногда меня ставили на уроке в угол, и однажды я долго наблюдал в окно, как ярко горел напротив школы 7-й хладокомбинат, кормивший нас непостижимо вкусным мороженым…

Я проезжал мимо школы моей.
Чем-то утраченным память смущали
и тротуар в этот миг освещали
свет из подъезда и свет фонарей.

Боже, но как безконечно давно
всё это было: учебники, школа,
ритм рок-н-ролла и ритм баскетбола,
бедность, трофейные ленты кино.

Нас не тянуло в ту пору к стиху.
Мы имена вырезали на парте.
Это потом мне запомнилась в марте
Трубная площадь в дождливом снегу.

Школа не учит счастливой судьбе.
Преподавания долгие годы
не укротили тот ветер свободы,
что постоянно ношу я в себе.

Я проезжал мимо школы моей,
Всё забывая преступно и свято.
Даль моих лет была скомкана, смята.
Мне оставался лишь свет фонарей.
Сергей Дрофенко, †1970

Придётся прервать милые воспоминания детства, чтобы всё же перейти к главному. Так вот, в третий класс я поступил уже в венгерском городе Кечкемете, но где-то в ноябре «венгерские события» заставили нас с мамой вернуться в Москву, и доучивался я опять в родной 148-й школе. А четвёртый класс, не с начала, правда, я посещал уже в другом венгерском городке — Секешфехерваре. А пятый класс — в польском городе Легнице, где и закончил восьмилетку в 1963 году. Часть девятого класса после Польши пришлось учиться в Ленинграде, в не существующей ныне школе № 72 на ул. Льва Толстого, которую присвоил (и встроил в нефрологический корпус) Первый мединститут. Во Львове пошёл в девятый класс школы № 17, десятый проходил в школе № 14, но аттестат зрелости получил в школе № 65. Во Львове я познал не только первую любовь, но жизнь заставила почувствовать на себе и махровый бандеровский национализм. Это не выдумка, не преувеличение.

О ЛЬВIВЩИНА!
О Львiвщина! Кому бы пузыриться!
Дались тебе вельможные мечты!
Но раз уж засвербело опаниться,
Сначала залатала бы порты.
Средь вожаков — не отыскать кацапа,
Зато жидiв, як другий Тель-Авив.
Мозгов нэ трэба — ползать перед папой
И виноватить бедных москалiв.
Оно, конечно, редкое коварство!
Их шкоды знает не одна земля;
Когда Архангел не допустит в Царство —
Ищи неподалёку москаля!
А и допустит — торопиться неча.
Быть может, лучше в тартаре колеть:
Шагнешь в Блаженство — вiн тобi навстречу!
Якiй там Рай — москаль на москале!
Названа площадь именем чечена.
А як же Гытлер? Это ты зазря!
Адольф був, кажуть, парубком отменным —
Всiх москалiв спровадил в лагеря.
Иеромонах Роман (Матюшин)

Об этом попозже. Подводя итог, мы получаем, что знания средней школы я получил в девяти школах трёх стран шести городов. Раньше я пижонил перед одноклассниками своими заграничными разъездами, невиданным в те годы детским кожаным пальто, пластинками с рок-н-рольной музыкой, коллекцией колониальных марок на почтовых открытках, шариковой ручкой с сюрпризом — при перевёртывании появлялась картинка не очень пристойного вида (отобрала учительница), губной гармошкой и прочими мелочами, которыми сейчас никого не удивишь. Но тогда… тогда, благодаря папиной службе, в меня — не очень привлекательного внешне и внутренне — по-детски влюблялись девчонки из разных классов. А я ходил в ореоле собственной необычности, непохожести на многочисленных одноклассников и друзей по Хорошевскому тупику.
Для полноты картины надо сказать, что брат (на восемь лет старше) оставался на Хорошевке, поступил в институт и в 27 лет стал доктором технических наук.

В край неведомой земли
По обоям плыли ели.
Мы пускали корабли
И простудами болели.

В дом покинутых собак
Приносили то и дело.
Настоящая никак
Жизнь начаться не хотела.

Сто осыпалось времён,
Сто обид минуло с ними.
В дом газеты почтальон
На моё приносит имя.

Но с улыбкой глядя ввысь,
Как глядят на дно колодца,
Всё я жду: когда же жизнь
Настоящая начнётся?

И устав от разных врак,
От модернов и от классик,
Я хочу спасать собак
И учиться в пятом классе.
Ольга Козэль

Теперь, когда на пороге старость и отсутствие друзей детства, юности, одноклассников и однокурсников с каждым годом становится всё ощутимее, я спрашиваю себя: как сложилась бы моя судьба, если бы я жил, как все, в одном доме, закончил бы одну школу и университет с первого захода, влюбился бы в девчонку, которую знал с раннего детства, трудился бы на одной работе и даже после переезда в другой район города всегда мог бы позвонить, а то и попросить помощи или совета у старых-престарых друзей? К чему мне эти девять школ в шести городах трёх стран? Или два факультета одного Университета? Или неудачная женитьба? Не смейтесь, этот вопрос мучает меня, мучает не меня одного.

Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле…
Что-то я сделал не так? Извините:
жил я впервые на этой Земле.
Я её только теперь ощущаю.
К ней припадаю. И ею клянусь.
И по-другому прожить обещаю,
Если вернусь…
Но ведь я не вернусь.
Роберт Рождественский, †1994

Не надо, не смейтесь, этот вопрос мучает меня, мучает не меня одного. И тогда рождаются такие стихи:

Ваше пустынное Одиночество!
Ну что же Вы встали и мнётесь в двери?
Прошу Вас, зайдите — Вам тоже хочется
С Моим Одиночеством поговорить.
И Вам надоело одиночеством маяться,
Иной раз так тошно, хоть волком вой!
Пусть говорят два родных Одиночества,
Сколько же можно по свету бродить?
Будьте смелее, Ваши Высочества!
Кто вам мешает страдать и любить?
Вы загляните в глаза округлённые, —
В два голубых васильковых окна:
Светятся счастьем озёра влюбленные —
И не достать до бездонного дна.
Александр Раков, 2.11.06.

Мы никогда не узнаем ответа, потому что жизнь постоянно ставит нас перед выбором, и если ты безпрестанно будешь пытаться просчитать варианты прошлого, то есть большая вероятность в настоящем попасть в «жёлтый дом», — а там уже врачи постараются избавить тебя от мук выбора в будущем.

ВОТ, НАПРИМЕР…
Вот, например, я стал бы рыбаком,
Хорошим рыбаком, но небогатым,
Чинил бы сеть под лёгким ветерком
Там где-нибудь, на берегу покатом.

Вот, например, солдатом был бы я,
Служил бы на какой-нибудь границе,
В кого-нибудь стрелял бы из ружья,
Ну а потом женился на царице.

Вот, например, я поваром бы стал…
Конечно, я бы не играл в растяпу,
Я б из окна пирожные бросал
Своей жене в соломенную шляпу.

Но я не стал, не сделал и не смог.
Мечты — одно, а жизнь — другое дело,
Я не рыбачил, не стрелял, не пёк,
Моя рука и мухи не задела.

Вот, например…
Ольга Наровчатова

И всё же хотелось бы завершить эту грустноватую «былинку» если не счастливым, то хотя бы обнадёживающим концом: Надо сразу старым бы родиться, в старую бы женщину влюбиться, кольца обручальные надеть и от года к году молодеть. Надо сразу старым бы родиться, чтобы ничему не удивиться, удивляться ж, по ступенькам дней опускаясь к юности своей. Надо сразу старым бы родиться, лишь потом ребёнком обратиться — маму беззащитно обнимать, в мире ничего не понимать. Надо сразу старым бы родиться, чтобы знать, как жизнью насладиться, сверху вниз узнав все наслажденья, умереть… В предчувствии рожденья (Владимир Туркин).

Пояснение архимандрита Амвросия (Юрасова): Вот, Александр, Вы жили в Европе, а я жил в Азии, в г. Алейске, ничего не видел и не знал. Знали только одно: землянка да летом речка. Был у меня друг Володька, мы не курили и матом не ругались, а вместе играли. А чтоб кино посмотреть, так денег не было. Однажды так захотелось посмотреть фильм «Тарзан»! Пошел в кинотеатр, иду босиком по пыльной дороге, голову опустил, смотрю: 20 копеек лежат, радости было с избытком! Посмотрел фильм. Ребята по нашей улице ходили, человек 5-6: они курили, матом ругались, — когда мы их видели, прятались в сарай. Пройдут — мы опять играем. Господь хранил: ни разу во рту дым не держал.
Старались жить экономно. Хлеб досыта стал есть только в 1953 году. Как-то в тонком сне увидел я свою землянку, стол, за столом Христос в красном длинном одеянии, Он преломил круглый хлеб, дал мне и сказал: «У Меня есть кому дать и помочь». Это было вразумление, что Господь призовет к пастырскому служению. Вот тогда переехали в Европу, в Троице-Сергиеву Лавру. Окончил семинарию и академию; как писали в характеристике, «при средних способностях показал хорошие результаты».
И по милости Божией уже 40 лет в сане. За эти годы многое повидал, побывал в 17 странах, посмотрел, как живёт народ, молится, и оказалось, что лучше России нет. Так уж получилось, что всю Россию и СНГ объехал. За это время, за 71 год своей жизни, Бог дал так, что не роптал. Где бы ни находился: в Алейске, Прокопьевске, Почаевской Лавре, Жарках, с. Красном, Иванове — везде, где мне Бог благословлял, нравилось и было радостно. Демонические силы гнали за Христа, преследовали, но везде чувствовалось, что невидимые Рука и Сила меня хранили. А самое главное — это служение Богу; как поёт иеромонах Роман, когда падаешь, падай головой ко Христу. Как в армии: если солдат пошёл в самоволку, лишку выпил и его нашли, смотрят, куда он лицом упал: если упал лицом к части — значит, шел домой, а если в другую строну — тогда сполна наказывают, дают гауптвахту.
Однажды командир роты приказал двум солдатам, не зная, что они верующие: «Шаг вперед». Те оказались перед ротой, и он привёл их в пример: «Вот два солдата, когда бы к ним ни обратились, в любое время, они всегда приказ выполняют, уже стыдно просить их. Но среди нас есть такие, которые увиливают, избегают приказаний. Мы будем их мучить — все будут спать, а они будут полы мыть, снег вывозить, территорию части чистить».
Когда человек трудится, он чувствует жизнь. И можно приучить себя и настроить так, чтобы никогда не курить, не упиваться вином, не ругаться матом, не осуждать, не гордиться, не хвалиться и др. Можно научиться