ГЛАВНАЯ           ФОТОГАЛЕРЕЯ           ГАЗЕТА"ПРАВОСЛАВНЫЙ СПб"           ГОСТЕВАЯ КНИГА

 Повторение пройденного. Былинки

Страшно попасть в такую вот переделку

Строго берегли наши вологодские предки лес – великий дар Божий, не рубили сплеча да где попало; вдоль рек и речушек деревья совсем не трогали: разумели, что без них обмелеют речки и рыбы не станет; на дрова рубили один сухостой, загустевший молодняк прорубали, чтоб рос лес вольно, а для хозяйства делянки находили подальше от деревни. Образования агрономического не имели, а опытно знали, что и болота нельзя осушать бездумно – все в природе уравновешено. Для посторойки избы сосны выбирали долго, присматривались, с какой стороны мох, сколько лет, течет ли смола, - и рубили столетние дерева после трескучих морозов; да умели корнать правильно и сушить ровно, и сколько положено. Венцы бревен только топором подрубали, а не пилой, - чтобы поры закрыть; потому и дом не гнил. Вот и стоят избы прадедов наших лучше каменных, и дышится в них легко, и простор виден на все четыре стороны. «Лес, - говаривал плотник знакомый, - ежели спел да смолист – матерьял для избы самолучший, исконный, хоть о нем сочиняй мадригал. Коль бревно без живого-то сока – то бревно нипочем не бери. В нем не будет ни срока, ни проку, ну а главное – духа внутри. Без природного крепкого духа позавянет не только жилье. Человека постигнет разруха, и забудет он имя свое». Александр Веденеев.

Теперь дедовых лесов на Вологодчине не сыскать: повырубали временщики руками спившихся мужиков столетние боры, которые деды для нас оставили, чтобы мы, взяв меру, своих детей не забыли. Старший московский брат, у которого на Шексне изба-дача сработана, говорит, что того леса, что Дубровой зовется, куда мы за грибами несколько десятилетий назад ходили, почти не осталось – вырубили и то ли финнам, то ли в Китай за безценок продали. Ну, и живности мало осталось.

И валятся с треском лесины на мох,

Давя молодняк под собою,

И слышен прощальный,

Пронзительный вздох

Под грубой, столетней корою.

 

И мечутся птицы, и белки летят

По кронам, где высь бирюзова, -

Остаться без корма они не хотят,

Им страшно остаться без крова.

 

Брусничные россыпи были вокруг,

Увидеть такое – отрада.

И дятел, как плотник, работал: тук-тук

До поздней поры листопада.

 

И вот только пни, да валежник-сукач,

Да черная гарь от пожога,

Да слабый, прерывисто-глохнущий плач,

Где было брусники так много…

Иван Переверзин

 

Но я не об этом хотел. Водятся еще в той местности медведи. Однажды охотники, убив медведицу, принесли с собой крохотного медвежонка, а когда выходили, устроили его ради забавы на базу отдыха в селе Новленском. Не знавший леса медвежонок вырос в добродушного и веселого медведя по кличке Митрофан; он и привлекал в эти места отдыхающих. Держали его в клетке, выпускали на длинной цепи, и никаких увечий или страха потешный Митрофан не вызывал. Глядишь, так бы и прожил он свой медвежий век с людьми, но у животных, как у людей, своя судьба.

 

Дед ослеп.

«…С ружжом – не кабы-абы:

мстит оно – нечистого похлест…

В лебедь не стреляй: она ведь баба –

слабнет в месяц раз… А в шшуке – крест.

Моду взяли – в шшучину зарядом!

Крест в башке, такой прозрачный хряс –

Божья мета. Шшуку есть не надо –

век в два раза длиньше, чем у нас…»

Знал бы дед!.. И щуку мы, и птицу,

и реку, и небо, и помет…

Землю жрем – не можем подавиться…

Дожили!.. Возмездие идет.

Светлана Соловьева

 

Посетил нашу страну летом испанский король Хуан Карлос Iи возжелали его величество поохотиться на медведя. Слово короля – закон. Тут и пересеклись, к несчастью, пути вологодского медведя с монаршей особой. Медведя посадили в клетку и привезли к месту охоты. Щедро напоили его водкой, смешанной с медом, и пустили в поле. Трудно ли попасть из карабина в грузное пьяное животное? Его величество Хуан Карлос I уложил Митрофана с первого выстрела. Вот и вся история. Остальное уже неинтересно. Выделанную шкуру, говорят, король увез в свой дворец. Когда охота получила огласку, начались отпирания: мол, медведь пытался выйти на волю, сломав прутья решетки, и его застрелил егерь; что никаких медведей дескать король пальцем не трогал, а забрался в вологодскую глухомань воздухом подышать… Только пуста стоит медвежья клетка, и горюет по нему подруга-медвежица, а люди говорят, что мишка, выросший с людьми, был добродушным увальнем.

Нет теперь, видно, спасения ни рыбе, ни птице, ни зверью дикому от страшного двуногого зверя, называющего себя человеком. Да и сам он – долго ли протянет…

 

 МЕДВЕДЬ

Лапой крушил молодые дубки,

Бор оглушал, рыча.

И были жилы его крепки,

И кровь была горяча.

 

Ранней весной из берлоги – вон!

Гнилью разит листва.

На ветках звон, и в ушах звон,

И кружится голова.

 

Зиму наскучило спать да говеть,

Он по натурене крот, -

Идет, пошатываясь, медведь,

Шерсть о кору трет.

 

Шел, пошатываясь, медведь,

Все по-новому замечал

И лишь потому, что не мог петь,

Р-р-рычал.

 

Лет своих никогда не считал,

Товарищей не имел.

О лучшем думать и не мечтал,

За то, что есть, постоять умел.

Врагов о милости не молил,

Не ведал земной тоски,

Медвежатников наземь валил,

Ломал рогатины на куски.

 

Но из-за дерева – из-за угла –

Ничтожная пуля его подсекла.

Даже меха не повредила

Дырочка тоненькая, как шило,

Но кровь, на месте застыв, остыла,

И стали дряблыми жилы.

 

Ему ножом распороли живот

Без всяких переживаний.

Мочили, солили, сушили – и вот

Он стал подстилкою на диване.

 

На нем целуются, спят и пьют,

О Пастернаке спорят,

Стихи сочиняют, песни поют.

Клопов керосином морят.

 

В центре Москвы, от лесов вдали,

Лежит он, засыпанный пудрой дешевой.

Как до жизни такой довели

Его, могучего и большого?

 

Оскалена жалко широкая пасть,

Стеклянны глаза-гляделки.

Посмотришь – и думаешь: страшно попасть

В такую вот переделку.

Александр Межиров, р.1923