Знаки припоминания. Былинки
Ты меня до сих пор не забыла
Все
отняла ты у меня и все дала ты мне, газета! Даже последние
дни на земле я отдал тебе, а не умирающей маме. Ты захватила
все мое существо, подчинила себе всю мою жизнь, и нет
мгновения, когда я не думаю о тебе – в двойной листок
кондопожской бумаги шириной 59,4 сантиметра уместилась вся
моя суть.
РАЙОННАЯ ГАЗЕТА
Люблю районную газету,
Грущу, случается, по ней.
Там есть немного про
планету
И много про моих друзей.
Она пропахла не случайно,
Как и советовал райком,
Конторой СМУ, шоферской
чайной,
Землей, зерном и молоком.
Но, век воюя со стихами,
Вдруг напечатает в тоске
Шедевр с луной и
петухами,
Поскольку критики – в
Москве.
Я помню, как в краях
знакомых
Мелькала, отслужив, она
Кульками в наших
гастрономах
И голубями из окна.
А мне поверить очень
важно,
Что этот экземпляр иль
тот
Как бы корабликом
бумажным
К потомкам дальним
доплывет.
И пусть им наша жизнь
приснится,
И пусть,хотя б на
полчаса,
Они запомнят наши лица,
Расслышат наши голоса.
Николай Дмитриев
… Таким
же хмурым ноябрьским утром пять лет назад позвонила в
редакцию мамина соседка: в телефоне короткие гудки, ключом
дверь не открыть.Примчались мы быстро, благо редакция тогда
находилась неподалеку. Когда я стал бить кулаком в дверь, из
квартиры раздался удивительно спокойный мамин голос:
«Ломайте дверь! Я не могу встать». Я сбегал за рабочими с
ближайшей стройки, они ломом открыли дверь. Мама лежала на
холодном полу в ночной рубашке, телефонная трубка крутилась
на проводе, дверной замок был зафиксирован защелкой. «Я
надеялась только на тебя, Саша». Не смерти боялась
старуха – боялась, что заперта дверь. И сердце с задержками
глухо толкало: ну встань же, проверь. Умрешь – и никто не
заглянет, и мимо пройдет почтальон. И знала: не сможет, не
встанет, лишь вскрикнет. Как слаб ее стон… И вслед за
оборванным стоном из тела рванулась душа. Не зная – куда ей,
над домом помедлила, нервно кружа, над жутким сплетеньем во
мраке проспектов, проулков, дворов, где яро хрипели собаки,
пугаясь незримых воров, где с грустью поэты взирали на
всплески созвездий в ночи и злились – светать не пора ли –
устав на дежурстве, врачи. И трижды светало, и гласно над
смертью злорадствовал гимн. И слепо окошко не гасло, лишь
свет становился другим. Душа с содроганьем глядела,
беззвучно прижавшись к стеклу, на желтое щуплое тело, что
скорчилось в дальнем углу, на скопище склянок и марли, на
старый надежный запор, с мольбой: чтобы двери взломали –
хоть кто! Пусть убийца и вор… Александр Тюкаев. Мама не
плакала, не жаловалась, хотя до сих пор я не знаю, сколько
часов пролежала она без людей, без воды и питья? Мама хотела
в туалет, но ноги не слушались, мы довели ее до двери и
остановились в нерешительности: как поступить дальше? Но
мама, как всегда, сама нашла выход: «Сынок, поезжай, у тебя
дела, я теперь справлюсь сама». И я уехал до вечера делать
газету, и только с осенней темнотой вернулся назад со
знакомым врачом.
Мама
опять лежала на полу, голова судорогой была откинута назад.
«Менингит, в таком возрасте неизлечим», - мгновенно поставил
диагноз полковник, и мы, уложив маму в постель, разъехались
по домам. Вот чего не могу я простить себе и через пять лет!
Надо было еще утром остаться, вызвать скорую, а вдруг все
повернулось бы по-другому? Но только на следующий день
началось мамино мытарство по больницам, которое завершилось
уже ночью отдельным боксом в больнице им.Боткина. Еще 67
долгих дней и ночей мы вместе боролись за жизнь – а мама
очень хотела жить! – но против Бога не пойдешь.
Вы
спросите: а для чего ты ворошишь старое? Ворошу, потому что
совесть не дает покоя. Мог я оставить газету хотя бы ради
мамы – на время? Без проблем. Тогда почему уезжал и
возвращался, вместо того, чтобы, отбросив стыд, быть рядом с
близким человеком? И все безконечные два месяца разрывался я
между больницей и редакцией, а надо было находиться при маме
неотступно, хотя ее и опекала сиделка, сына-то она не
заменит. Как расстраивалась мама, когда я приходил во время
ее сна! «Сынок, ну почему ты меня не разбудил? Я так
соскучилась по тебе», - говорила она, когда узнавала меня.
Нет, я никогда не забуду этих тревожных дней. А исправить
ничего нельзя. И совесть будет саднить до конца дней. А
сколько я причинил маме зла за всю ее жизнь, лучше не
вспоминать… Но после твоего ухода, мама, ты стала мне такой
близкой, я так понял тебя, как не смог понять рядом.
Даже там ты безпокоишься обо мне, но об этом я писать
не стану. До скорой встречи, мама, папа, бабушки и все-все
мои близкие. Недалек и мой час…
В этот ласковый,
солнечный день,
переполнена вешнею силой,
расцвела за окошком
сирень,
та, что мама моя
посадила.
Мамы нет уже столько лет!
А сирень распустилась –
как чудо!
Словно сыну родному
привет
мама шлет издалека,
оттуда…
Ясным светом сияют цветы,
словно взгляд –
материнской любовью.
Ты прости меня, мама,
прости,
что я виделся редко с
тобою,
что не очень я ласковым
был,
и давно не бывал у
могилы,
что тебя я почти позабыл…
Ты меня до сих пор не
забыла.
И прощая любую вину,
и готовая встать на
колени,
к моему прислонившись
окну,
гладишь стекла ветвями
сирени.
Александр Жуков |