ГЛАВНАЯ           ФОТОГАЛЕРЕЯ           ГАЗЕТА"ПРАВОСЛАВНЫЙ СПб"           ГОСТЕВАЯ КНИГА

 Знаки припоминания. Былинки

«Кто крал, впредь не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное» (Еф.4,28).

По работе принесли мне несколько выпусков брошюры «Дети в тюрьме»: исповеди малолеток, по собственной глупости и недомыслию родителей попавших за решетку. Даже читать страшно, а что испытали эти мальчишки на деле, не хочу и домысливать: взрослым тетям не все расскажешь. Вот один из рассказов Михаила У., 16 лет: «Когда меня завели в камеру, я осмотрелся и заплакал. Она была такая мрачная, и все в ней были лысые, с черными зубами, тела в наколках, кровати деревянные, пол каменный, не было даже света, солнца, потому что закрывали решетки и «реснички». Я подумал, мне здесь не выжить весь свой срок, какой дадут мне на суде. Мне начали рассказывать все тюремные понятия, я запоминал и старался придерживаться их, т.к. если не придерживаться, то сами зэки могут сделать из тебя кого угодно. Я боялся, но я прошел сквозь всю эту тьму. Когда меня осудили, я уехал в зону. Отсидел я там 6,5 месяцев, зона голодная, издеваются, избивают за каждый пустяк, если не так сказал или неправильно посмотрел на командиров и санитаров отряда. Мама написала в Москву, и я уехал по месту жительства. Ехал полтора месяца, и пока ехал – натерпелся всего, что есть в тюремной жизни. Но я хотел бы побыстрей освободиться из этой жизни».

Меня оторвали от дома,

Закрыли в четыре стены.

На окнах стальные решетки,

А рядом со мной ни души.

Никто не увидит слезинки,

Упавшей во сне из глаз,

А мокрая утром подушка

Напомнит, где я сейчас.

Ольга И., СИЗО г.Пенза

И вдруг из забвения память вынесла то, что я старательно забывал: и я ведь тоже мог сесть в тюрьму! Никому я не рассказывал об этом, и родители ни разу не попрекнули меня. Возможно, хотя я не уверен, то давнее происшествие так повлияло на юное существо Сашу Ракова, что больше он подобного не совершал.

А получилось вот как. Мы жили в Польше, в городке Легница, где было две советских школы - №30 и №32. Была весна 1963 года, к концу подходил восьмой класс, а вместе с его окончанием школьники, зачастую с родителями-военными, возвращались, как мы говорили, «в Союз».

Была у меня компания ребят из тридцатой школы – генеральский сын Серж Булычев, Вовка Попов, кто-то еще и я. Мы не хулиганили – больше озорничали. Правда, иногда сбрасывались и покупали в субботу на всех бутылку самого дешевого польского вина «Барбурка» (вот ведь память – даже название помнит!) Покуривали для форса, но не затягивались, «ходили» с девчонками, но больше для пижонства – интереса к ним особого тогда не было. Заводилой был Серж, красавец, парень отчаянный, драчун и заводила; как-то незаметно мы стали ему подчиняться. (Передавали, что он вскоре после переезда в Союз он утонул в Черном море). Но школу не прогуливали, и в учебе были не последними. А дальше случилось то, что случилось. Встретил после уроков на улице Вовку Попова, а он говорит: «Саня, мы вечером идем в Дом пионеров, там в авиамодельный кружок привезли много моторчиков, хотим взять и продать. Пойдешь с нами?» Как я мог отказаться?

Вечером наша шайка в полном составе пошла «на дело». Я оставался наверху, «на стреме», остальные залезли через окно в мастерскую. Страшно  было - не передать! Я издрожался от холода и труса. Наконец, все вылезли и разошлись по домам. Моторчики Серж спрятал где-то в разбитом доме, я их так и не увидел. В школе мы вовсю хвалились своим «подвигом» перед одноклассниками.

Военный следователь преступников нашел очень быстро. Мы приходили на допросы, размазывали по щекам слезы и сопли и во всем сознавались. Потом следователь пришел в мою 32 школу и на общем собрании рассказал о моем участии в краже. Меня исключили из комсомола.

Никогда не забуду того невыносимого чувства, как я незримо отделился от всего и всех, кто был мне дорог: от родного класса, от девчонки, в которую был влюблен, от радости возвращения на Родину и настежь распахнутой весны. Незримая черта отделила мою – я понял теперь – прошлую счастливую жизнь. В школе со мной перестали общаться, а по улице я брел, опустив глаза: весь мир презрительно глядел на меня, и каждый прохожий, казалось, говорил: «Это идет преступник!» Именно тогда в мое сознание вошло, что значит быть преступником: это значит преступить черту, которую преступать нельзя. «Не спускают вору, когда он крадет, чтобы насытить душу свою, когда он голоден; но, будучи пойман, он заплатит всемеро, отдаст все имущество дома своего» (Притч.6,31).

Много-много лет прошло с тех полудетских пор, но до сих пор мне становится невыносимо стыдно за свой глупый поступок, совершенный по законам стаи. Конечно, никто нас не судил, только солдат-срочник, который вел авиамодельный кружок, при встрече со мной в сердцах сказал: «Вы же меня чуть под трибунал не отдали!» Но разве мы думали тогда о таких «пустяках». Прости меня, солдат, - садовая была голова…

- Не тюрьма здесь, а монастырь, -

Мне с бывалой улыбкой сказали.

Посадили молиться за мир,

За обиды его и печали.

 

Келья – камера, разве не так?

Так и есть, остается молиться.

Сами слезы, вскипая в очах,

Заставляют пред Богом склониться.

 

Пощади и друзей и врагов,

Пощади и помилуй нас, грешных.

А за мной все следят из глазков!

А про нас не забыл, друг сердешный!

 

Помолюсь и за вас, и за тех,

Кто над вами, под вами, пред вами.

Не молиться в тюрьме – страшный грех,

Облегчается сердце слезами.

Священник Димитрий Дудко