Тема
тут навернулась такая, что женщина-редактор наверняка
задумается — пропустить или вычеркнуть от греха
подальше. Я, конечно, понимаю ее: вычеркнуть-то оно
безопаснее, только я вот уже третью книгу пишу «Былинок»
и писал правду, а порой это бывает трудно — легче самому
забросить эпизод в бездонную интернетскую корзину, ищи
потом ветра в поле.
Но в
данном случае тема на редкость деликатная. Смутно помню,
что мама лет в пять брала меня с собой в баню. Было
много голых теть, парного воздуха и длинных каменных
скамеек. Больше всего я боялся, как бы мыло не попало в
глаза; становилось больно и я плакал до тех пор, пока
мама не вымывала мыло чистой водой.
Став
постарше и пойдя в школу, мы, малышня московская, с
круглыми глазами слушали 10-12-летнюю шпану из соседских
бараков. Я почти ничего не понял, но узнал, что я
появился из маминого живота. То, что девчонки не такие,
как мы, внешне, с первого взгляда видно, однако различие
от этих хилых писклявых созданий вызывало лишь чувство
гордости, что ты мальчик и тебя точно не станут дергать
за косички.
Но
барачная шпана не остановилась на описаниях. И однажды,
взяв с каждого по 10 копеек (это на пирожок с повидлом
мама дала), они провели нас через пролом в заборе и дали
посмотреть в крохотную дырку в окне женского отделения
общественной бани. Увиденное так потрясло меня, что
вечером я выпалил об увиденном маме. Кажется, мой
рассказ смутил ее больше меня.
Тайна
пола волнует все поколения, и сколько бы ни говорили
«нельзя!», инстинкт все равно заставит подростков
задумываться над вопросами, на которые взрослые дают
уклончивые ответы. В жизни наступает период, когда то,
на что ты не обращал внимания, становится центральной
темой. Человек стеснителен от природы, но детская
бравада заслоняет стыд; отсюда выдуманные «подвиги» и
показное донжуанство. И это при том, что чувство стыда
ни на миг не покидает тебя, хотя при сверстниках ты
стараешься спрятать его подальше…
Мы жили
на улице Куйбышева с бабушкой и сестрой. Наверное, мне
было тогда лет 14. Какое-то мальчишеское дело к бабушке
— а она мылась в ванне — заставило меня войти. Поверьте,
я ничего не хотел смотреть, мне просто не объяснили, что
так делать худо. Но бабушка сказала: «Алик, выйди, это
нехорошо». Именно с этих слов я стал взрослым.
Красота
женского тела всегда вдохновляла художников,
скульпторов, поэтов, писателей, и они стремились
запечатлеть данную Богом красоту для других. Но
премудрый Господь вложил в каждого из нас и чувство
целомудрия, когда твоя жена есть единственное самое
красивое в мире создание и лучше нее никого нет. Да
целомудренный человек сравнениями не занимается. Это
дьявол разжигает в нас низменные страсти, впрягает в
погоню за наслаждением, потакает порнографии и разврату.
Сколько
лет прошло, а мне до сих пор стыдно перед бабушкой. Я и
батюшке каялся, но он сказал: «Ты же без умысла зашел?
Забудь».
Подглядывать, что и говорить, нехорошо, но кто из нас
через это не прошел? Зато хорошо, что и теперь стыдно.
«Наслаждайся
жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни
твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные
дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и в трудах
твоих, какими ты трудишься под солнцем» (Екк.9,9).
ГРЕХ
В сарае сидели подростки.
Сквозь щели сверкала гроза.
Мерцали во мгле папироски,
высвечивая глаза.
И вот в эту сырость и темень
среди дворовых недотеп
на непионерскую тему
зашел просветительский треп.
Метался таинственный шепот,
как угли, горели глаза,
и старший, ссылаясь на опыт,
поведал нам чудеса.
Хмельные, как будто с горилки,
пошли мы смотреть, обнаглев.
как бабы смывают в парилке
с себя несмываемый грех.
Рубашка мгновенно вспотела,
дыханье зашлось в духоте:
впервые я женское тело
увидел во всей наготе.
И в облачном белом тумане
под весело бьющей водой
оно выплывало, дурманя
молочной своей чистотой.
Две ягоды влажных зрачками
глядели безстрашно на нас,
совсем не таясь перед нами
и таинством все ж становясь.
И мылась девчонка под душем,
к чужим замираньям глуха,
и наши незрелые души
спасала собой от греха!
Владимир Дагуров
Мама
рассказывала мне, что в блокаду в одной бане мылись
вместе и мужчины, и женщины. Тогда исчез извечный стыд
обнаженных тел — смыть бы окопную грязь мужчинам и
вьевшуюся в кожу копоть чадящих коптилок. Тогда я еще не
все понимал, но что-то до времени скрытое от меня,
подростка, не вызывало даже тени ухмылки. «Сынок, и
горячая вода, и дрова были на вес золота. Я весила в
блокаду 46 килограммов»…
Отмыться — пусть на день, на час, но все же…
Забыть свои смертельные труды,
Снять напряженность с заскорузлой кожи
Живым прикосновением воды.
«А
солдатики, истопившие баню, были похожи на живых
скелетов — одна кожа да кости. Да и мы были не лучше.
Еле уговорили часового пропустить нас». Им выделили
лучшие скамейки в уголочке, и не было ни скабрезных
шуток, ни даже нескромных взглядов в женскую сторону.
В смущении их лица не зарделись —
В блокаде так… вдвойне как на войне.
И, от мужчин взгляд отводя, разделись,
И в мыльной поместились стороне.
На этих женщин погляди сквозь годы —
Цвет глаз и тот поблек и помутнел,
Ведь даже безусловная природа
Отказывалась жить в подобье тел.
Вот головы склонили, уронили
Седеющие волосы к воде.
Как будто в плаче, словно хоронили,
Собравшись вместе, молодость — в беде.
Плачь, плачь, двадцатилетняя старуха,
Себя увидев обнаженной. Ты —
Навряд ли разглядишь величье духа
В неистребимой жажде чистоты!..
Олег
Цакунов, СПб
Повзрослев, я узнал то слово, которое не произнесла мама
— целомудрие.