24 июля
— день смерти мамы, четыре с половиной года, день моего
возрождения. Я, кажется, писал в предыдущей книге о том,
что просил батюшкиного благословения поставить маме
красивый, дорогой, из черного гранита, с гравированной
фотографией мамы — вместо этого, из дешевых, бетонного
креста с надписью: СИРОТКИНА ВЕРА ГЕОРГИЕВНА ЗАЩИТНИЦА
ЛЕНИНГРАДА 1915 – 2001. Правда, тогда и с деньгами были
проблемы, да место пришлось покупать у местных
кладбищенских «авторитетов». Помните, что мне ответил
духовник? «Ты должен ей памятник поставить на земле
нерукотворенный — Пушкин о нем и писал. За маму
молишься, знаю, редко, но добрые дела в память ее
делаешь, милостыню подаешь маленькую, а вина у нас с
тобой перед мамами нашими неискупляемая. Слышишь, чадо?»
«Слышу, батюшка дорогой, слышу…» А только все одно
грызет неотступно: пока идешь по аллейке к маме, каких
только творений скульптурных не насмотришься. А в каких
только больницах не навещала меня, пьяницу безпросыпного,
мама, только она и вытащила: «Ничего, сынок, ты у меня
сильный…» А я все пил да гулял, да жен менял, да планы
разные строил: любят пьяницы бахвалиться да себе жизнь
придумывать. И только когда уж совсем невмоготу отрава,
когда в глаза подступала ночь безрассветная и мысли уйти
от всего одним махом — только тогда к маме. Отстирывала,
откармливала, в Божеский вид приводила, но главное —
духу не давала упасть: «Держись сынок, вон ты какой у
меня умный и сильный…» А я плакал и жаловался на
неудавшуюся свою жизнь. «Уеду я мама, куда подальше, там
все наладится», — утешался я. Но тогда мама твердо
говорила: «Это в тебе водка плачет, сынок. От себя не
убежишь. Прошу тебя, берись за ум, годы твои уже к
тридцати подступают».
О сердце, сбрось тяжелый камень!
Зачем напомнило опять,
Что не могу пойти я к маме
И не могу ее обнять.
Не пить чаи с ее вареньем,
И не спросить, как дальше жить,
И голову ей на колени
Уж никогда не положить,
Не вспомнить с нею, как блокада
Купала улицы в золе.
За оборону Ленинграда
Ее медаль в моем столе.
Да, лишь теперь я только понял,
Какая оборвалась нить.
Ничто уж мать мою не тронет,
Ничем ее не воскресить.
Над ней береза в изголовье
Уже кудрява и стройна,
Но до сих пор ее любовью
Вся жизнь моя озарена.
Виктор
Крутецкий
А еще,
наконец, Господь жену послал настоящую, даже имя
соответствовало — Валерия (Калерия) в переводе с
латинского — «крепкая». Так и сошлось все — мама, мое
желание бросить пить и любящая жена. Они и вытащили меня
на свет Божий почти через двадцать лет. А те, с кем я
годами время проводил, давно уже по могилкам рассеяны.
Поминает ли кто их? Вряд ли: пьющему имена ни к чему,
там только одно на потребу. Ты уж не серчай на них,
Господи, — не каждый способен на Твоей земле устоять.
Хорошие и там есть. Стоял я у низенькой маминой оградки
и думал… Хорошо тут думается, на тихом Серафимовском…
Прав, конечно, прав батюшка: с гранитными камнями на
могилах усопшим от тяжести такой еще тяжче душе
делается; не нравится крест бетонный — поставь дубовый
резной, только крестом на могиле не спасешь, сколько уж
раз говорю чадам!
