ГЛАВНАЯ           ФОТОГАЛЕРЕЯ           ГАЗЕТА"ПРАВОСЛАВНЫЙ СПб"           ГОСТЕВАЯ КНИГА

 На милость дня. Былинки

Не расплескать тишины

Дорогая матушка Игуменья Варвара!

Так захотелось выразить Вам свою любовь, и сердчишко прыгает, требует, и за внимание ко мне грешному, и за ответы на глупые вопросы интервью, и за смиренное терпение болезной Вашей болезни, и за неподдельный интерес к чужим жизням.

А что могу я, неумеха, кроме как взять чистый лист бумаги и испачкать его черными буковками? Другому в жизни не научился.

Ну, давай, автобус, трудись колесами, вези нас в Иыхви!.. Нет, ожидать местного полтора часа выше сил человеческих, а для такси 22 километра — время пустячное.

Здравствуй, родная! Не родился еще тот писатель, способный описать тишину Пюхтицы. Такая она густая, напоенная хвоей и молитвой, и работой женской, посильной только для Богом призванных. Она так нужна людям — эта тишина целительная, лежащая на Обители. Ты еще только первый шаг в монастырь — а уже иной мир, и Матерь Божия с любовью принимает тебя, и душа устраивается поудобнее — наконец-то в родное место привели.

Тихо становится внутри, а неугомонная совесть, наоборот, слышнее все громче. Ты бы замолчала, совесть, — всего меня извела за долгую неприкаянную жизнь. Дай насладиться тишиной души и тела. Но нет, не уговорить ее уговорами. И гонит она тебя, совесть колючая, в родной Дом под епитрахиль батюшки — тишину заслуживать.

А когда выскребешь грязь до последнего скребочка, когда вместо слов — только слезы чистые, раскаянные, да если сподобит Господь принять Страшное Таинство Тела и Крови, — как раз тут она и наступает — та тишина долгожданная, которую ты на время заслужил. Но не родился еще тот писатель, способный описать благорастворенность в тебе тишины Пюхтицы.

А я, раб неключимый, тихо ступаю по святой пюхтицкой земле и слушаю тишину, которая в мне и вокруг. Только бы не расплескать…

     - Матушка, монахи не любят говорить о монашестве, считая, что понять их может только инок. Однако, интерес мирян к монашескому деланию не стихает… Почему так получается?

- Потому, что мир заинтересован в монастырях. Вот, Дивеево возьмем. Ведь туда едут и едут, — за милостью, за помощью, за исцелением… И получают просимое, и, конечно, хотят побольше узнать о своем благодетеле, о преподобном Серафиме, о его жизненном пути, о том, как можно на этом пути достичь святости. Прикоснуться к этой святости хотят — осязаемо, приложившись к святым мощам… И я этому стремлению, этому интересу очень и очень сочувствую.

— Да вы не только сочувствуете, вы, слава Богу, и делаете все, чтобы напитать мирян монастырской святостью…

- Дорогой Александр Григорьевич! Я не говорю про нашу Обитель. Монастырь у нас хороший, потому что управляет им Царица Небесная, а людишки-то мы плохонькие — ничем не лучше прочих… Иные из наших паломников начинают неумеренно восторгаться: «Да вы тут все святые! Вы, матушка, святая!..» Это я-то святая?! Извините! Да, я в живу не в миру, и многое из того, что мирянам простительно, не могу себе позволить. Но мысли! Но помыслы грешные! Перед Богом — и дурной помысл, и дурное дело равно грешны. И я говорю: «Да! Перед Богом все мы одинаково грешны!»

- Один иеромонах пишет: «Мода бывает на все, в том числе и на монашество». Но мода как приходит, так и уходит… А как быть человеку, попавшему в монастырь под влиянием моды?

- А знаете, в нашем монастыре я что-то не замечала подобного. Я ведь внимательно наблюдаю за своими, но «монахинь по моде» среди них не вижу… Может быть, дело в том, что жизнь у нас очень простая, далекая от модных поветрий: деревенская жизнь, на земле.

— Или потому, что работы здесь много…

— Очень много. Надо и вспахать, и пробороновать, и посеять… Представьте себе: на одном только кладбище высаживаем по три тысячи цветов! Каждую могилочку нужно привести в порядок, землю на ней держать в должном состоянии, и хоть бархотки, да посадить на каждую. Это очень кропотливый труд. И по моим наблюдениям, нашим сестрам не до моды…

— Но, матушка, — когда приходит молоденькая девочка, она видит монастырскую жизнь совсем в другом свете…

— Да, в полной мере монастырскую жизнь она еще не представляет, но труд-то сестринский она все-таки видит! Видит, как мы живем в кельях… Зимой нам полегче, но вот весна начинается – и с утра до вечера, с утра до вечера работа! Конечно, есть очередные, которые поют на клиросе, но остальные — трудятся и трудятся! Я сама была новенькой — 53 года назад, и помню, как мне доставалось! Вернешься с работы — не знаешь, куда руки деть от боли. А когда сенокос начался — я же косы не умела держать в руках! Но накосишься так, что — ой, мамушка!

— Матушка, кто лучше приживается в монастыре – сельские люди или городские?

- Больше крестьянские, те кого родители с детства приучили к земле. Городским много тяжелее. И даже не потому, что они избалованы, вовсе нет, — а просто жизнь сейчас такая. Они животных и не видели: лошадку, коровку, — не знают, с какой стороны и подойти к ним. И как осуждать таких! Не надо осуждать: в городе свои трудности, но от земли они очень далеки, и приживаться им в нашем монастыре много тяжелее.

— Но все же я замечаю – вы стараетесь и городских, образованных людей к себе привлекать. Ценятся у вас люди со знанием языка, те, кто способны вести научную работу в музее…

— А иначе нельзя. Девочка, которая только на земле работает, — она и душу может иметь прекрасную, и опыт духовный, а вот поделиться своим сокровищем с другими — это не получается. А образованная — она и экскурсию составит, к ней и люди тянутся, вопросы задают и ответы получают. Это совсем другое дело. Есть у нас мать Тихона — она великолепно знает английский и французский, а ведь к нам все время иностранцы идут! Сейчас она не в монастыре — у мамы живет. Мама овдовела, осталась одна, а ей 80 лет… Я и говорю матери Тихоне: «Иди, поживи с мамой!» Но это к слову, а что касается знания языков, то у нас это очень приветствуется. В обители живут сестры одиннадцати национальностей: русские, украинки, белоруски, чувашки, марийки, мордовки, эстонки, латышки… И всем я говорю: «Сестры! Не забывайте свой язык!» Вот приезжает группа эстонцев: «Матушка, нам бы экскурсию на эстонском!» — «Найдем!» А знаете, как на родном языке любой рассказ становится понятным и простым! Потом благодарят: «Ну, и экскурсия! Замечательно!»

— Матушка, незапланированный вопрос. Вот, придет черед новой игуменьи… Рано или поздно, это наступит. Но что же станет с наработанным многими десятилетиями опытом игуменского труда? Ведь все, о чем вы сейчас говорили, можно одним махом разрушить…

— Нет, Александр Григорьевич, я верю, что будет продолжение. Верю! И знаете, почему? Потому что хозяйка у нас — не игуменья, хозяйка наша — Сама Матерь Божия. Она свою Обитель содержит так, как это Ей угодно. Так что продолжение будет.

— Уже цитированный мною монах утверждает, что если раньше было монашество в миру, то теперь появились миряне в монашестве. Так ли это?

— Вообще-то, монашество в миру сейчас не признается. И зачем оно? В миру и так можно очень праведно жить. Трудно, но можно. Прикладывать к мирской праведности монашеские обеты, я думаю, излишне. Как часто слышишь: «Мою маму постригли в схиму!» Мама больна, от немощи уже не понимает ничего, а ее в схиму постригли. В нашем монастыре живут всего четыре схимницы, и я не спешу каждую пожилую инокиню сделать схимницей: это требует совершенно особой подготовки. Труд послушания нельзя воспринять теоретически, его надо испытать на своей шкуре. Пусть это грубое слово, но правдивое! У нас есть схимонахиня Надежда, — ей уже более 80 лет. Она пришла сюда в 40-м году. Чего она только не пережила! Была худенькая девчушка из Печерского края, и грузила мешки с зерном, — мне известно, чего стоит такая работа: я и сама их грузила. Нет, путь послушания надо пройти своими ногами, нужно понять, что такое отсечение воли. Это трудно? Это очень трудно, но что с того? — мы сюда на подвиг идем! И подвиг этот длится десятилетия. А кого сейчас постригают в миру? Была тетя Катя, да разом стала схимонахиня Амвросия! А она и не знает ничего о монашестве. Приходит в монастырь: «Я монахиня, меня зовут… Ой, какое же мне имя-то дали… Забыла!»

- Но я хочу сказать и о другом… Известны мне случаи, когда священник, женатый, имеющий детей, решает уходить в иеромонахи. И оказывается в так называемой «Шаталиной пустыни». Все происходит по согласию с супругой, конечно, но я посмотрел в глаза этой женщине… Матушка, верите ли, — такой глубины горя я не видел давно.

- Да, бывает… Остается жена, остается ребенок — а их же надо растить! Если ты о них заботы не имеешь, как же ты душу спасешь? Так нельзя. Это неправильно. Если ты женат, да еще дети есть — ни в коем случае! Не прерывай семейного послушания до гроба. А вот умерла твоя половина, тогда поступай так, как подскажет совесть

— Как вы считаете, справедливо ли выражение: образование детей должно быть светским, а воспитание — православным?

— Так оно и есть. Православным ребенок должен стать в родительском доме, с самых пеленок. Иначе ничего не получится. А светское образование — конечно, необходимо! Без него тоже не вырастить человека! То есть, конечно, есть люди необразованные, но хорошие… Но хорошее светское образование душе не вредит, — наоборот!

— Утверждают, что монахи — лучшие воспитатели детей. А почему: ведь монах не имеет семьи?

— Знаете, я бы так не сказала. Все зависит от конкретного монаха, от его склада души, от его характера. Монах может благочестие привить, — и тому у нас очень много примеров есть, но чтобы он всегда был лучшим воспитателем — не знаю…

— Недавно почила о Господе монахиня Иоанна — на мой взгляд, такая смиренная и исполнительная инокиня, которая много потрудилась для монастыря. Конечно, мы не знаем промысла Божия, но сколько бы м. Иоанна могла еще сделать!.. А Господь взял ее к Себе…

— Такова воля Божия. И тут не нам судить. А я теперь только и молюсь, чтобы Матерь Божия снова послала нам такого же человека. Мать Иоанна многих отогревала душою. Как мне ее не хватает — если б вы знали! Она и по архивным делам, и по Летописи, она и фотографией занималась, она и статьи писала… Как без нее! А я смиряюсь. Господи, да будет Твоя воля! Ты Обитель нашу не оставишь! Она много отдала людям, за что ее все и любили очень, она всю себя отдавала монастырскому послушанию.

— Матушка, кто важнее в женском монастыре — игуменья или духовник? Как распределяются сферы их духовного влияния?

— Я вам так скажу: духовник — это духовник! Именно духовник ведет сестер, а игуменья может только посоветовать, если что. Игуменья распоряжается на послушаниях, она смотрит за порядком, — от этих хлопот священник освобожден. Духовник же и помыслы примет, и грехи отпустит. И, конечно, духовник выше. Выше! Игуменья и сама исповедуется у него… Но духовник с игуменьей должны работать как единый человек.

— Как вы считаете, почему среди святых, прославленных в лике преподобных, больше мужчин, чем женщин? Ведь известно, что женское монашество многочисленнее мужского…

— Да, вы верно заметили… Видимо, мужчины и в монастыре посильнее нас. Есть, конечно, и женщины очень сильные, но все-таки, как я замечаю, мужчине больше силы дано. Да, и у женщин молитва до Бога доходит, но все-таки женщина послабее. Так Господь устроил…

— Отчего в первую очередь вы хотели бы предостеречь современных девушек, желающих монашеской жизни?

— Девушка приходит к нам, и сразу в восторге: «Ах!» Внешняя красота ей глаза застит. Это очень неправильно. «Ой, как красиво! Ой, какие цветы! Ой, какая одежда! Ой, какое пение!» Нет, это все не то… Надо сначала пожить, помолиться, понять, каким трудом эта красота достается. Чтобы не было такого: «Я пожила годик — и хватит: мне тяжело, я ухожу!» Бывают такие случаи. И я хочу предостеречь девушек от скоропалительности. Путь монашеский надо выбирать с большим рассуждением и с тщательным испытанием себя.

— Какая из обязанностей игуменьи для вас лично наиболее тяжела? А какая наиболее легка и радостна?

— Трудно сказать, Александр Григорьевич! Должность настоятельницы — она вообще очень трудная. Особенно сейчас: посмотрите, сколько восстанавливается монастырей. Почему-то в этом главная надежда возлагается на настоятельницу. А ведь ей и духовные вопросы надо решать — и как их много-то, этих вопросов! А с сестрами разве не надо ей заниматься? А у нее ни времени, ни сил на это не остается: все силы отняло строительство, административная часть… Поэтому я даже не знаю, что легче, а что трудней. Мне кажется, все трудно, но с Божьей помощью все можно сделать — потихоньку, со смирением и с большой надеждой на Господа и на Матерь Божию. А что легче или тяжелей — мне трудно выразить.

— Можно ли до конца доверять собственной совести: мол, если она спокойна, значит серьезных грехов в душе нет? Однажды я невольно заплакал на исповеди, и исповедник накрыл меня епитрахилью и ни слова не спросил.

— Видно, духовник этот был очень хороший: сильный и с большим понятием человеческой души. Он все понимал, и никаких слов ему не требовалось. Но таких батюшек мало.

— Последний вопрос — о войне. Люди отдали живот свой за Отечество, и Бог, наверное, принял их под Свой кров. Равны ли перед Господом те, кто защищал Родину, и те, кто воевал против нее? Можем ли мы, дети победивших отцов и дедов, воздавать одинаковые почести защитникам и оккупантам?

— По-моему, нет… Нет! Тот, кто отдал себя всего, без остатка, спасая ближних, — тот, конечно, пошел в Царствие Божие. А с остальными Господь Сам будет разбираться. Мы слишком маленькие люди, чтобы разбираться в этом.

— Дорогая матушка, спаси вас Господи за то, что вы уделили мне столько времени. Я задавал вам заковыристые вопросы, потому что ум у меня еще заковыристый: когда ум простой, тогда и вопросы простые. Я очень рад видеть вас в относительно добром здравии. Примите от нас, и от наших читателей, которые вас очень любят, наш низкий поклон.

— И вот мое материнское благословение: газету не бросать!

На севере дальнем озерной страны,

Где лес лишь дремучий шумит,

На черной, на дивной Священной Горе

Обитель святая стоит.

 

Там сестры смиренно с зари до зари,

Вдали от житейских забот.

В молитве проводят все годы свои

За русский великий народ.

 

Там в скорби утешится горе свое,

И странник находит приют,

Там нищим и страждущим мира сего

С любовию помощь дают.

 

И каждое утро над кущей лесной

Разносится звон колокольный

К издавна знакомой любимой родной

Смиренной молитве Господней.

 

Зовет он нас к жизни без грусти и слез

Под сводом обители мирной.

И столько неведомых ласковых грез

Рождается в сердце молитвой.

Стихи написаны в 1942 г. военнопленным Михаилом, лагерь которого располагался рядом с Пюхтицким монастырем, музыка монастырская.