Уважаемая редакция!

Кончина папы

Мой папа родился в 1917 году и в детстве его иногда водили в церковь, но после смерти отца направлять его стало некому. Потом была школа, комсомол, армия, война, членство в КПСС — все, кроме Бога. Он был порядочным и прямым человеком, с партией расстался, но в церковь не пришел. Перенес тяжелую онкологическую операцию, решил, что дни его сочтены — надел на шею крест. Отказался от лечения, полагающегося в этих случаях, сказав: «Проживу столько, сколько Богу угодно». И по милости Божией отметил восьмидесятилетие, прожив после операции семь лет.

В последний год папа стал иначе относиться к Богу и Его Церкви. Но на мои предложения пойти в храм находил причины не ходить. И хотя не знал молитв и не был в церкви, все свои чувства и переживания старался соединить с молитвой. Свое отторжение от Церкви он переживал как серьезную утрату в жизни, но винила этом не себя, а государство, родных.

Измучившись, почти ослепнув, не имея радости в окружающей жизни, может, почувствовав себя в тягость, он вдруг сказал в конце января: «Хочу умереть». Мы пытались как-то отогнать эту мысль от него, не хотели верить в серьезность этих слов. Но он утрачивал интерес к жизни, погружался в себя. Когда позвонила его сестра из другого города, папа не стал с ней разговаривать, попросив передать, что умирает. И тогда я, без особой надежды, предложила ему причаститься, понимая, что ему уже не подняться. Совершенно неожиданна» он, просветлев лицом и как бы извиняясь, сказал: «А я не знаю как...» Это было 6 февраля — память Блаженной Ксении Петербургской. Не помню, как добежала я до Чесменской церкви. Там заканчивалось вечернее богослужение, я молилась о том, чтобы успеть. Ведь сколько лет Господь ждал эту душу и явил милость и человеколюбие. Настоятель церкви О.Алексей Крылов не стал терять ни минуты и скоро мы бы ли у нас. Папа был в сознании и ждал нас. Таким светлым и торжественным я не видела его никогда. Когда, перекрестившись, он сказал: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» — стало понятно, что эта минута в его жизни самая главная. Батюшка исповедовал, причастил и напутствовал его. После Таинств отец уснул. И наступила последняя ночь в его земной жизни. Она прошла для нас почти без сна. С утра он стал угасать. Попросил одеть его во все чистое, аккуратно расправил рубашку, мы обтерли ему лицо, причесали. Поняли, что нужно прощаться. Папа был светел как ребенок, мы просили у него прощения. Было тяжело, но я понимала, что ему нужны не наши слезы, а что-то большее. Стала читать Евангелие, молитвы Богородице, Архангелу Михаилу, Святителю Николаю. Папа лежал спокойно, держась за мою руку. Смертных мук он не испытывал, а телесные были ему уже не страшны. Попросив у нас прощения, он закрыл глаза платком. Потом вдруг ощутил какое-то беспокойство. Я предложила ему перекреститься и взять в руки иконы Спасителя и Богородицы. Тревога ушла. И тогда мы ощутили неземную тишину и почувствовали тепло. Что-то неуловимо изменилось. Взглянув на папу, я увидела, что он как бы улыбается. Чуть повернувшись к нам, он испустил последний вздох. Нас охватило чувство величия свершившегося. Постепенно тепло стало уходить, мы возвращались к реальности.

По папиному завещанию, его отпели в Чесменской церкви. Мы очень благодарны ее настоятелю О.Алексею. Те, кто знал болезнь отца, удивляются, как скоро и достойно завершилась его земная жизнь. Мы же поняли одно: в самую главную и страшную в своей непостижимости минуту ухода человека из его земной жизни ему не нужны ни слава, ни деньги — ничто не спасет его, кроме искреннего покаяния и Причастия, кроме веры, надежды, любви. Милость Божия была с нами и Он не отверг раба Своего, несмотря на то, что большую часть жизни папа, к сожалению, прожил без Бога.

Татьяна

№6(72)’98