|
Новые чудеса Святителя Николая
На
грани отчаяния
1. Это было во
время Великой Отечественной войны. Отца у нас
расстреляли коммунисты. Его забрали в 1937 году, в два
часа ночи. Когда утром мама пошла узнавать о нем, ей
сказали: “Срок заключения — десять лет, пять лет лишения
в правах. Переписка с семьей не разрешается. У мамы
сразу открылся порок сердца. Нас у нее было восемь
человек детей. Но Господь Милосердный стал забирать
детей, и нас у мамы осталось двое: моя сестра, 1931 г.
рождения, и я, 1935 г. рождения.
Мы жили очень плохо,
голодали.
И вот однажды мама
продала хлебные карточки на месяц и накупила булавочек,
иголочек и других вещей. И поехали они с соседкой в
деревню — менять все это на картошку. А дело было ранней
весной: таял снег и кругом была вода. Мне тогда было,
наверное, лет восемь или девять.
Они наменяли по мешку
картошки и поехали домой на санках. Надо было ехать
через лес, а время близилось к вечеру. Они думали, что
успеют выехать из леса, уже почти проехали его. И
вдруг — кругом вода: куда ни поедут, везде по колено.
Мама моя все молилась Чудотворцу — Николаю Угоднику. Они
с соседкой измучились. Стало уже темно, и они решили
дождаться утра. И вдруг слышат: едет телега, и
старческий голос понукает лошадей: “Но! Но!” — они обе
слышат и друг другу ничего не говорят. Потом совсем
близко от них послышался скрип колес — и все затихло.
Мама говорит: “Давай посмотрим: может, там есть какой
проход”. Подошли — а там лежат три широких доски, как
мостик; они и проехали. И тогда они поняли, что это был
голос св. Николая Угодника.
2. Дело было на
Николу зимнего. Мы голодали. Мама лежала больная. Она в
отчаянии говорит: “Хоть бы очистки были от картошки!”
(мы собирали их на помойке). Мама встала и пошла во
двор. У нас во дворе была конура, а собаки не было. И
вот мама в этой конуре нашла рукав от фуфайки, принесла
его домой и как бы назло говорит: “Сейчас буду
работать!” Мы легли спать, но нам не спалось. Мама
сидела одна. Слышу, она говорит: “Распорю рукав и
состегаю Любе,— значит мне,— шапку”. Начала пороть, а
сама все молится св. Николаю Угоднику. И вдруг она
подходит к нам и говорит: “Люба! Вера! Вставайте! Нам
святитель Николай послал подарок!” Смотрим: она держит в
руке десятирублевый золотой. Я, ничего не понимая,
говорю: “Нашла копейку — и радуется!” Этот золотой был
зашит в том рукаве. Мы тогда ее продали, нам дали и
муки, и денег. После к нам еще приходили, хотели дать
больше, но мы его уже выменяли.
3. Дело было под
Рождество Христово; помню, еще шла война. Есть нам было
нечего, мама лежала больная. И вот вечером под Рождество
мама говорит сестре: “Вера, веди Любу в деревню. Она
побегает по домам и чего-нибудь наберет; а ты походи по
лесу”. Вера стеснялась ходить просить, говорила: “Умру,
но не пойду!” А я ради мамы хоть куда могла пойти! Мне
было, наверное, лет десять или одиннадцать.
Мы все легли. Я слышу,
мама плачет и говорит: “Господи, наверное, для меня и
места здесь нет! Забери Ты меня и детей моих!” Было уже
поздно, от голода сна нет. Смотрю: мама моя поднялась и
вышла в сенцы. Я очень любила маму и поэтому всегда была
рядом с ней. Я тоже быстро поднялась. В доме было
холодно. Я села в кухне в уголочек на лавку прямо под
иконы, здесь же стоял стол. Прижалась и сижу. Зашла
мама, принесла кизяки топить печку — и говорит мне:
“Зачем ты встала, ведь холодно!” Мама затопила печку, а
сама облокотилась на загнетку* и плачет.
Вдруг раздался стук в
дверь. Мама, не оборачиваясь, сказала: “Кто там?
Входите!” Входит старец: такой приятный, такие добрые
глаза; крестится на иконы и говорит: “Подайте милостыню,
ради Христа!” Мама моя даже не видит, кто зашел, плачет
и говорит: “Прости, но у нас нет даже крошки!” Он тогда
говорит: “Ну, разрешите мне погреться!” Мама говорит:
“Грейся — не жалко!” Он встал рядом со мной. Мама все
плачет и не оглядывается, а я думаю: “Может, он
что-нибудь даст мне?” Сумки у него не было.
Я смотрю на него — и
вдруг у него в руках появился кусок материала и иголка с
ниткой; он ниоткуда его не вынимал, он именно появился у
старца в руках. И материал был, как на священнических
ризах — это я после узнала. Я закричала: “Мама! Мама!” А
вылезти не могу: впереди стол, а сбоку он сидит. Тогда
только мама поняла и говорит: “Не бойся, сиди спокойно”.
А он не обращает на меня внимания, сидит спокойно и
шьет. Мама подошла и говорит: “Ты что шьешь?” Он
говорит: “Сумку”. Мама говорит: “Давай я тебе сошью!” Он
отдал, и пока мама шила, он все пел ее слова,— те, что
она часто повторяла: “Господи, смилуйся надо мной, мне
надоело страдать, я не могу смотреть на детей, я больше
не могу выдержать!” Я часто слышала, как мама это
говорила. Потом старец глянул на нее и говорит: “А Бог
заставляет, говорит: «Живи!»” Мама спрашивает: “Когда
кончится война?” Он отвечает: “Когда я уйду, когда я
приду, когда я приеду”...
Мама сшила ему сумку, а
он говорит: “Выверни ее мне, чтобы туда хлеб класть”.
Встал, перекрестился и пошел. Мама вышла его провожать
и, когда вернулась, говорит: «Люба, он исчез в дверях.
Ты знаешь, кто это был? И показывает на икону св.
Николая Угодника. Я закричала: «Да, мама! ОН! ОН!» И
только я это сказала, встает сестра и спокойным голосом
говорит: «Люба, скорее одевайся! Пойдем в Ракшу», — это
такая деревня. Мама, не веря, что сестра согласилась
вести меня в деревню, опять упала перед иконой и стала
плакать и благодарить святителя Николая. Мы с сестрой
пошли. Она осталась ждать меня в лесу, а я пошла по
домам.
Мама учила нас не
воровать, и мне это очень пригодилось. Бывало войдешь в
дом, а хозяйки нет: она доит корову, а на столе лежит
горячая картошка в мундире — ее варили для скота.
Встанешь у порога, а рука так и протягивается взять
картошку, чтобы съесть. Но тут вспоминаются мамины
слова: «Воровать — большой грех!»
Так Святитель Николай
сшил нам сумку, и мы все-таки пережили это трудное
время, а когда мы с сестрой подросли, мы стали работать
в нашем огороде.
Монахиня Ф.,Ивановская обл. |
